С первых дней Советской власти евреям было разрешено работать и иметь свой собственный бизнес. Медленно началась ликвидация больших фабрик и более крупных магазинов. Это происходило некоторое время, но однажды вечером несколько Советских официальных лиц пришли на нашу мельницу. Когда я их увидел, моё сердце задрожало. Я знал, что однажды наступит день, когда они могут придти и отобрать у меня мельницу. Что-то ёкнуло в моём сердце. Они даже не спросили, что в мельнице - зерно или мука. Один из них закричал: "Остановите машину!" Раньше у него было зерно и он просил перемолоть его. Машинист остановил машину. "Где Ваш босс?" - спросил он. Я ответил, что я владелец. Он достал листок бумаги и зачитал: "С этого момента мельница принадлежит Советскому государству." Я должен был отдать всё им : пшеницу, машины и у меня больше не было прав на владения ими. Машины теперь принадлежали правительству. Я отдал им всё! Я даже вручил им мои ключи. Один из них подошёл к Шмуэлю и попросил вывернуть карманы, но они ничего не нашли. Когда они не смотрели, я достал из кармана немного денег и отдал их нашему сторожу. Когда они меня обыскивали, они ничего не нашли. Им потребовалось несколько часов, чтобы всё описать. После того как я подписал все бумаги, они пришли со мной в мой дом. Моя сестра гоня уже слышала, что случилось, и была очень расстроена. Они смотрели на нас ухмыляясь и спрашивали или мы всё уже продали? Потом они сказали нам не волноваться и радоваться тому, что мы остались жить. Они начали обыскивать наш дом. Открывали все шкафчики. Гоня даже пошутила, что она даёт гарантию, что все шкафчики пусты. Дети спрашивали нас, что они ищут. Они были очень напуганы. У нашего зятя Берла были амулеты на удачу. Эти люди думали, что эти амулеты стоят много денег, что они дорогие. Эти бюрократы привели крестьянина по имени Павел. Они сказали, что этот крестьянин с этого дня будет нашим боссом. Они попросили остаться нас на мельнице в качестве рабочих, носильщиков и помогать в работе мельницы. Павел взял ключи и попытался открыть ключом мельницу и стал плакать и сказал: "Как я буду руководить Вашей мельницей?" Я успокоил его и объяснил ему, что это не его вина и у него нет выбора.

На следующее утро весь город знал, что случилось. Люди встречали меня на улице, скрещивали руки и они не верили в это, некоторые даже всплакнули. Другие шутили над новым менеджером. Наш новый управляющий не знал ничего как управлять мельницей, я просто молчал и старался не вмешиваться. Павел был не глупым человеком, он понимал, что должен относиться хорошо ко мне. Он сказал мне с самого начала, что я могу делать всё, что хочу и столько сколько это будет возможно. Я начал работать и всё шло хорошо. Гоня тоже получала свою долю. Павел заверил, что Гоня и дети будут в порядке и не будут бедствовать. Он заверил нас, что они ни в чём не будут нуждаться. Я мог идти домой тогда когда хотел. Мы жили очень мирно вместе с Павлом до тех пор пока дьявол не послал нам нового босса, бедного еврея. Бедный еврей, когда он узнал о том, что я был прежним владельцем этой мельницы, он выгнал меня. Теперь без работы мне нечего было делать в Рубле. Гоня предложила мне, что мы можем все вместе переехать в Столин. Однажды утром мы продали все наши бедные пожитки и вернулись в Столин. Я срочно стал искать работу. Все мои друзья занимали большие должности на фабриках, а я не мог найти работу. Моё происхождение не производило впечатление. В Столине мне не везло. И когда я не смог найти работу, я решил переехать в Давид-Городок. В Городке я встретил знакомого, который рассказал мне о работе в Рубле. Эта работа состояла в том, что нужно было заготавливать древесину и выносить эти брёвна из леса. Гоня нашла работу учителя, а остальные дети ходили в школу. Милиционеры из НКВД будут питаться в её доме. Её сын Шмуэль в Пинске, и каждый месяц присылал несколько сотен рублей домой. Наш брат Мойшале и наш отец помогали ей. Дети и я ни в чём не нуждались. Наши соседи были семья из Сибири пара с несколькими детьми. Мы жили очень хорошо с ними. Чтобы не беспокоить нас, особенно мамину кошерную кухню, мой отец построил им плиту. Это сделало их очень счастливыми. Мы чувствовали себя хорошо, и отцу не надо было больше беспокоиться о мельнице. Мы жили одним днём. Наши родители были счастливы, что Мойшале и я имели работу.
02 апреля 1941 года.

Вечером я пришёл домой, снял ботинки и прилёг, чтобы отдохнуть. Вошёл сержант и держал в руках бумаги и улыбался. Я сразу сообразил, что что-то должно было случиться. Он сказал мне, что я должен поесть что-нибудь, и когда я закончу, он мне что-то покажет. Я взял бумагу из его рук. Меня вызывали на комиссию 13 апреля. Меня призывали. По правде говоря, я был счастлив. Ходить в лес изо дня в день мне надоело. Одно из моих заданий было ходить из дома в дом и просить людей выйти на работу. Эта работа была низкооплачиваемой и никто не хотел выходить на такую работу. Я часто должен был выносить весь лес сам. Пять тысяч метров леса должно было быть отложено каждый месяц и я очень уставал. Неевреи не ходили на работу за деньги, если они и ходили, то они делали мне одолжение. Если у меня был выбор между работой и армией, то я конечно выбирал армию, но я не верил, что они могут взять меня в армию. Когда я стоял перед комиссией, моё сердце трепетало, когда они спросили меня какое моё положение. Я сказал им правду. Я объяснил, что я работал для моего отца на мельнице, но мельница была на моё имя. После того как меня анкетировали я получил красную карточку, которая означала, что у меня всё хорошо.

У меня в распоряжении было 2 дня, чтобы съездить в Давид-Городок. Я был готов идти куда угодно. Никто не знал. Всё, что я знал было, что я хотел попасть домой быстрее, чтобы быть с моими родителями и семьёй на первый Пасхальный Седер. На Седер я ни сказал ничего моим родителям об армии. Моя невестка Фрумке была здесь со своими детьми. Первый раз мой брат Мойшале не был дома на Пасхальный Седер.
Моя сестра Геня пришла со своими детьми.
Она сказала нам, что в Столине людей призывают в армию, что поговаривали о войне. Я хотел увидеть своих друзей и сказать им мои новости.
Я пошёл к Лазе (Lasieh), моей последней любви. Я сидел там и разговаривал с ребятами. Мы встретились там поздней ночи.

Когда я рассказал им, что меня призвали, они мне не поверили, они все смеялись и удивлялись каким же я буду солдатом. Мы сидели и разговаривали всю ночь о многих вещах. Неужели и в правду будет война или это будет маленькая драка? Я не спал почти всю ночь. Я пошёл к своей сестре Гоне и рассказал ей о своём секрете. Они начали упаковывать мне еду. Моя мама была расстроена. Я сказал им только на кануне ночью. Если бы она знала раньше, она смогла бы приготовить мне больше еды. Хая, старшая дочь моей сестры Гони, сидела целый день на Песах и шила мне вещьмешок. Все соседи приходили. Дом был полон.

Отец сидел молча, и в глазах его были слёз. Мои друзья ждали меня с наружи дома, чтоб проводить меня на поезд. Около двух часов я попрощался с моим отцом, он был очень слаб, чтобы идти с нами. Он сидел на мосту (лавочке) со слезами на глазах. Моя мама Моя мама, Фрумке и Гоня провожали меня на пол дороги. Когда я сказа "До свидания", мне потребовалось собрать все свои силы, чтобы не заплакать. Среди моих друзей парни смеялись, а девушки утирали слёзы. Вот как я оставил Столин в Апреле, 14, 1941 года.

На поезде я разрывался на кусочки, уходить от своей семьи и друзей было очень тяжело. Я сказал себе, что это не надолго и вскоре мы будем вместе опять. Место, где я должен был присоединиться к своей части в Городке, было полно народа. В этот самый день мобилизовали пять сотен солдат. Город был полон людей с тяжёлыми сумками, упакованными хлебом и салом, кроме того, каждый рекрут был окружён своей семьёй и они сидели и кушали сало с хлебом. Повсюду можно было видеть как плачут матери. Новобранцев вызывали, и они выходили один за другим. Вся бумажная работа была сделана, и они попросили, чтобы семьи попрощались. Стало очень шумно, слышались крики, плачь, оркестр начал играть и мы должны были маршировать под музыку. Улицы были полны народа, и в тот момент я всё ещё чувствовал одиночество, и мне было очень грустно, так как мои родственники, близкие и друзья были не со мной. Мы шли спокойно, тихо. Одна их матерей бросилась к строю с криком, чтобы поцеловать своего сына и горько рыдала. Я никогда не мог себе представить, что такое может происходить. Каждый что-то чувствовал. Войны не было, но всё было очень эмоционально. Мы начали идти и через несколько минут мы были же далеко от города, далеко от наших любимых и никто не знал куда мы идём. Когда мы прибыли в Лахву, нам приказали сесть по вагонам. Станция была пуста. Я положил рюкзак под голову и задремал. Потом я написал открытку домой.

Я был с двумя нееврейскими парнями, которых я знал по Рублю. Они всё время были со мной. Мой рюкзак, по сравнению с их рюкзаками, был пустым. Был даже маленький парень, рюкзак которого весил около 10 кг. Пока мы ждали поезд, они все лазили в свои рюкзаки и доставали хлеб и сало. Наконец прибыла группа из 40 человек. Опять мы легли на пол и спали на полу вагона. Они будили нас на каждой станции и всё больше человек заходили в наш поезд. Всё время, каждый раз мы слышали плач матерей и прощание с родными. В Яново мы стояли несколько часов. Нам разрешили выйти из поезда и осмотреться вокруг. Я не мог поверить своим глазам. Мой брат Мойшале ходил от вагона к вагону и искал знакомые лица. У него было чувство, что он мог бы найти кого-нибудь, кого он знает. Мы сидели рядом и Мойшале начал плакать: "На кого ты оставил своих родителей? А я? Что станет с нами родителями?" Мой брат дал мне несколько сотен рублей и сказал, что это на случай, если мне нужны будут деньги. Он знал, что мы направляемся в Кобрин."Будь человеком и постарайся вернуться домой." Мы распрощались и поезд отправился от станции. Мой брат бежал за поездом и рыдал . Около 5 км от Кобрина мы должны были разбить лагерь на 6000 человек и аэродром. Сначала они разделили нас на батальоны и позже на более мелкие команды. Они дали нам вещи (форму) и послали нас строить бараки. Нам нужно было построить бараки до 1 мая. Нам пришлось ходить 6 км туда и обратно ежедневно. 1 мая было официальное открытие новых бараков. В тот вечер они показывали фильмы и привезли артистов, чтобы развлечь нас. Мы работали день и ночь. Когда аэродром был почти готов, прошёл слух, что скоро мы должны были вернуться домой. Я писал домой три раза в неделю. Я также получал часто письма. К этому времени многие мои друзья были призваны в армию. Некоторых из них послали в Бриск, возле немецкой границы.

В субботу вечером, 21 июня 1941 года я получил письмо от своего друга Ниселя Молочника. Он писал: "Наши соседи гуляют над нашими головами." (Он имел в виду, что немецкие самолёты сбрасывают бомбы ), и разговоры были о том, что что-то должно случиться. В ту ночь мы лежали на наших кроватях и я сказал всем о письме Ниселя, и о надвигающейся войне. Ничего не подозревая мы все легли. Вдруг раздался громкий хлопок и посыпались битые оконные стёкла. Вскоре следующий взрыв, а потом следующий. Сначала мы думали, что это гроза. Ни живые ни мертвые мы все выбегали из бараков. Мы заметили самолёты, которые сбрасывали бомбы. Какой ужасный шум. Я выбежал на ружу. Было 4 часа утра. Немецкие "Мессершмитты" разбрасывали бомбы, словно мухи и стреляли из пулемётов. Мы побежали прятаться в поле возле наших бараков. Вдруг наступила тишина. 15 минут спустя самолёты возвратились, обстреливая наши бараки. Мы не знали, что нам делать. Парни закрывали ладонями уши, потому что был ужасный шум. Наша бомбардировка собирала женщин и детей, и их в автомобилях и на поездах вывозили их в сторону Пинска. В лесу были маленькие русские танки (землянки). Видя, что бежать некуда, они возвращались через некоторое время. 50 человек осталось в лесу, и они начали двигаться в сторону Мунаве (Munave). Когда мы оставили наши бараки, крестьяне, которые жили вокруг, пришли и разграбили, что могли. Бомбардировка самолётами продолжалась целый день, и с самолётов продолжали обстреливать. Самолёты летали очень низко и много стреляли. Красная Армия продвигалась всё глубже и глубже в Россию.

Мы, рабочий батальон, остались без командира. Никто не проявлял к нам никакого интереса. Мы начали двигаться в сторону дома. Что будет - то будет. Нас было несколько человек из Столина, которые объединились вместе. С нами был также парень из деревни Велимичи. Он мог провести нас домой по солнцу. После первого дня на моих ногах появились волдыри. Солнце жарило, мои сапоги стёрлись до дыр. Я снял их и шёл босиком. Первое время было все хорошо, а потом ноги начали гореть огнём. Мы продолжали идти 8 дней от Кобрина до Столина. Мои ноги болели и ныли. Я шёл словно пьяный. Мы шли очень медленно, так как у всех были такие же проблемы. Мы шли в портянках. Крестьяне, которых мы встречали, были дружелюбными и давали нам есть и пить. Они были счастливы видеть, что мы из Красной Армии. Мы были не немцы. Мы шли в основном ночью и пытались быть осторожными, чтобы не попасть в руки к немцам. Как евреи мы могли быть только в маленьких деревнях где крестьяне могли нас покормить. Крестьяне сообщали нам новости, что немецкая армия оккупировала уже большую часть России. Они разговаривали с нами открыто, как будто мы были большевики, не понимали, что мы евреи. Они рассказывали нам, что это была работа евреев начать войну. И это заставляло нас чувствовать себя неудобно.

Мы прибыли в местечко Фаретч (Faretch), где река текла в том же направлении куда мы шли. Мы спросили местных людей, как далеко течёт эта река? Мы решили плыть по воде. Мы нашли деревянную лодку с оборванной цепочкой. Большими палками мы гребли как вёслами. Нам не стоило больших усилий, чтобы грести, поскольку мы плыли по течению. Мы плыли всю ночь, останавливаясь, чтобы вычерпать воду из лодки. Наконец-то у нас появилась возможность дать отдых ногам. В дневное время опять летали немецкие самолёты. Они летали так низко, что мы боялись, что они могли нас заметить. Один из наших друзей испугался и прыгнул в воду. Лодка накренилась, наполнилась водой и начала тонуть. Нам пришлось плыть к берегу. Двое из нас приплыли к одному берегу, а другие приплыли к другому. Было так много грязи, что москиты прилипали к нашей коже. Я видел москитов раньше, но небольших. Они кусали беспощадно. Вода, грязь и заросли были повсюду. Утром мы поблагодарили Б-га, что солнце встало и согрело наши кости. Даже москиты отстали. Мы обогрели нашего друга, который прыгнул в воду. Старый фермер увидел нас на берегу реки, мы начали кричать, и он подошёл к нам. Мы сказали ему, что случилось, и он посоветовал нам не плыть больше на лодке, потому что впереди был мост, и он знал, что на мосту были немцы. Он сказал, что проведёт нас там, где мы сможем пройти. На восьмой день я поблагодарил Б-га что всё обошлось и мы оказались недалеко от Столина. Я снял мои сапоги и медленно побрёл. Я медленно шёл всю дорогу домой. Моё сердце трепыхалось. Только Б-г знал, что делается дома. Когда я добрался до дома, то было очень шумно. Люди бегали повсюду. Люди заметили меня из далека. Все дети побежали ко мне, Гоня, Фрумке и мама тоже. Они потащили меня домой, я выглядел просто ужасно. Я обгорел на солнце, был не бритым и с распухшими ногами. Гоня прикладывала компрессы к моим ногам, а люди приходили в надежде услышать какие-нибудь новости из далека.

У меня не было много чего рассказать. Мы получали печальные новости, что немцы убивали евреев в Бриске, Кобрине, Янове и Мотоле. Столин стал местом для тысяч беженцев, особенно молодёжи, которая пыталась бежать за границу. Когда просочилась новость, что русские открыли границу, все бросились бежать. Все у кого была сила, пытались найти способ убежать. Многие 15-16-летние девушки оставляли свои дома. Они бежали в сторону польско-русской границы. Когда они приближались к границе, им не позволяли бежать в Россию и они разочаровывались. Их всех отсылали обратно. Дети моей сестры, Хая и Фрейделе (Freidele), попытались бежать, но им пришлось вернуться обратно. Мойшале вернулся домой. У него были ранены ноги. Шмуэль, сын моей сестры, вернулся из Пинска. Он просил бедать с ним, но я не. Сначала я не мог представить себе как я оставлю своих родителей, а во-вторых мои ноги всё ещё кровоточили и у меня не было сил. Моя сестра Гоня ничего не сказала Шмуэлю. Никто не мог дать совет Шмуэлю. Все кто мог это сделать, все убежали. Наконец он решил бежать с сотней молодых парней. Это было ужасно видеть как Шмуэль прощался со своей матерью. У неё было семеро маленьких детей. У моей сестры было досаточно сил сказать Шмуэлю, чтобы он поытался спастись, выжить. Когда он уходил, он со всеми распрощался и я увидел Шмуэля после войны. Мы были последними, кто оставил Столин. С большим страхом мы думали о том, что может быть. Немцы продвигались всё глубже в Россию. Они были почти в Киеве. Поводов для веселья с каждым днём было всё меньше. Немцы продолжали продвигаться, а Красная Армия исчезла, они медленно отступали. Разные события происходили. Мы пытались организовать себя. Мы организовывали уличные патрули. Русские оставили много оружия и мы готовились его использовать, но группа неевреев также организовывалась. Они проникали на еврейские ночью, избивали евреев, разбивали окна, насиловали женщин. Однажды в воскресенье вечером я сидел на мосту (лавочке) с моим братом Мойшеле, с моей сестрой Гоней, моей невесткой с детьми и моими родителями. Группа бандитов пришла и потребовала отдать оружие. Мы ответили, что у нас нет оружия. Один из них достал палку и ударил моего брата по голове. Дети начали пищать. Они продолжали нас избивать. Несколько еврейских парней присоединились к нам. Завязалась драка. Мой отец, старый герой начал драться и отбрасывать то одного, то другого налево и направо. У одного из парней появилась кровь. Я не помню, был ли это я или Мойшале, который это сделал. Вскоре они поняли, что им с нами не справиться и они убежали. Мы помылись и переоделись. Я уверен, что мой папа приготовил дубину заранее. Не прошло много времени, как группа бандитов пришла к нашему дому обратно. Я был дома сам с Мойшале, нас было двое против сотни. Я сказал Мойшале, что мы не должны глупить, а нужно убежать. Они преградили нам путь и атаковали нас как дикие животные. Один наставил револьверна Мойшале. Его жена Фрумке выбежала из дома. Её вид привёл в замешательство убийцу, они выбила револьвер из его руки. Тем временем, другая банда собиралась на другой улице. На той улице евреев было большинство. Они подняли шум и атакующие были в замешательстве. Моёшале побежал в сад, перепрыгнул через забор и побежал в наш сарай. Я присоединился к нему, мы спрятались в сено и оставались там.

Убийцы искали, но не могли найти нас. Когда они не смогли найти нас, они пошли к моим родителям и спросили где их сыновья. Они пригрозили побить наших родителей. Я услышал, что к вечеру всё успокоилось. Я пошёл домой проверить, не устроили ли бандиты в доме погром. Потом я вернулся обратно в сарай. Мама позвала нас, делая вид, что она разговаривает с курами. Мы всё ещё лежали здесь, и она нас предупреждала, как бы разговаривая с цыплятами. Мама приходила в сарай и просила нас оставаться в нём. Мойшале вылез из укрытия и пошёл спать домой. Мы были уверены, что они вернуться ночью. Мойшале и я решили провести следующую ночь, прячась в сарае. Хотя мы знали, что мы можем выйти только в 23 часа, когда стемнеет. Бандиты окружили наш дом и опять избили нас. Когда они пришли в сад, я помог Мойшале прокопать яму под забором, чтобы пролезть в другой сад. Я выглянул в щёлочку в сарае и поглядел, где расположились бандиты. Потом я устал прятаться и вышел. Я пошёл в дом и увидел, как были напуганы дети моей сестры. Какая ужасная ночь. Я не мог поверить, что я всё ещё был жив. Я не мог оставаться в Столине. Бандиты искали меня. Я решил уехать в Рубель. Моё сердце было тяжёлым, но как только я приехал в Рубель я почувствовал свободу. В Рубле было спокойно. По сравнению с тем, что было в Столине, Рубель был раем. Все знакомые крестьяне в Рубле приветствовали меня тепло.

Я встретился с нееврем, который работал на нашей мельнице. Он отдал мне ключ от нашей мельницы. Я взял, ключ и все крестьяне были очень счастливы видеть меня. Некоторые стали верить, что мы можем вернуться к прежним временам. Я пришёл с ключом к сыну Голды Якову, и спросил у него, что он думает. Брать, если они дают? Когда Яков увидел ключ в моих руках, лицо его изменилось. Ему не понравилась вся эта ситуация. Я сказал Александру: "Давай пойдём на работу?" Потом я вернул ключ и сказал ему делать всё, что он хочет.

Хлеба не хватало, мои родители и Гоня не могли выкручиваться. Я начал носить хлеб и муку в Столин. Я носил столько, сколько мог. Половина столинцев удивлялись, когда они видели те мешки, которые я приносил. У мамы больше не было сил носить муку из дома в дом. Чтобы выжить, еврейская община Столина начала продавать бандитам водку, кольца, часы. В Рубле организовывалась полиция. Они были настроены враждебно по отношению к евреям. Они бы выбили старых евреев, но к счастью они уважали меня. Бандиты не позволяли себе этого. У немцев было очень тяжёлое время вести в грязи. Немецкие танки очень медленно шли через болота. Мы слышали звук двигателей немецких танков за мили от Рубля. Мы из-за страхов провели, даже, несколько ночей в лесу. Когда мы были в лесу, я мог сидеть часами и думать о том, что с нами будет. Крестьяне проявляли доброту к нам, но уже не так как раньше. Они знали, что уже вот-вот придут немцы. Они готовили муку, масло, яйца. Они могли часто стоять и смеяться. Я не мог смеяться. Я не знал, что выпадет на мою голову. Несколько евреев в Рубле продолжали упорно работать. Это сапожники, портные, все работали. Сын тёти Голды Яков, работал день и ночь. Хасиды сидели вокруг столов и разговаривали о немецкой армии.

Они сравнивали ситуацию с историей Маккаби. Они не хотели верить в то, что происходило. Они не верили в истории, рассказы, которые они слышали о евреях Варшавы. Хороших новостей не было. Тёмные облака собирались над Давид Городком. Городок стал шумным и опустошался. Русские вернулись в Городок и привели заключённых валить лес. Один заключённый по имени Янко убежал и спрятался у язычника из Рубля по имени Иван. Он присоединился к группе бандитов, которые нападали на евреев. Они были удивлены видеть, что даже у евреев Рубля есть оружие.

Однажды в Субботу вечером я сидел у тёти Голды. Вдруг мы услышали, как дети кричат: "Немцы идут!". Я выглянул в окно и увидел много солдат, которые окружают деревню. Крестьяне были уверены, что с ними ничего не случиться. Они думали, что они смогут убежать, но немцы не выпустили никого и никому не дали убежать. Солдаты и полиция бегали, барабанили в окна и кричали, чтобы все евреи выходили. У нас не было выбора. Янкель, Авимелех, Еhуда и я все вместе вышли на улицу. Немцы стояли по середине деревни. Они не позволили нам идти вместе. Каждый должен был идти один. С поднятыми в верх руками мы должны были идти в церковь. Я шёл с опущенной головой, мне было стыдно. Наши соседи-христиане соседи выглядывали из окон, солдаты окружили нас со всех сторон. Я огляделся вокруг и увидел, что все были здесь. Я посмотрел на все лица, особенно на лица молодых. Единственный, который не выглядел испуганным, был Еhуда. Он даже пытался улыбаться и разговаривал о чём-то с солдатом. Солдат быстро его успокоил и заставил замолчать. Вскоре немецкий офицер спросил, кто из нас говорит по-немецки? Меир сказал, что он.

Кто-то сказал немцам, что у евреев есть оружие. Они обыскивали еврейские дома, искали оружие, и сказали, что, если найдут у кого-нибудь оружие, то сразу расстреляют. Оглядевшись вокруг, мы заметили, что среди нас не было раввина. Жена раввина сказала, что он прячется, и солдаты ищут его. Когда они его нашли, они его нашли, они его избили. Мы все стояли вокруг и думали о своей участи. Подождав некоторое время немецкий офицер подошёл и сказал, что они не нашли никакого оружия и мы все можем идти домой. Ему не пришлось говорить второй раз, потому что мы все быстро разбежались по домам. Большинство крестьян были рады, что мы выжили на этот раз, а некоторые были разочарованы. Я заметил эти реакции и запомнил. Я понял, что могло бы быть и хуже. В следующую Субботу они опять собрали всех евреев. На второй Шабат они позвали евреев на митинг (собрание) в Синагогу. Вместо того, чтобы идти в Синагогу, я решил не идти на собрание, а пошёл на мельницу. Если кто-нибудь спросит, куда я иду, я просто отвечу, что иду через ворота. Если кто-нибудь спросит, почему я не пошёл на собрание, я просто отвечу, что я об этом не знал. Основная причина, почему я не хотел идти на это собрание, была в том, что среди бандитов был человек, которого звали "Рэм". Этот человек однажды напал на моего отца и был приговорён к шести месяцам тюрьмы. Я не хотел встречаться с ним.

Он ждал подходящего момента, чтобы поймать меня.
Когда я пришёл на мою собственную мельницу, я пробрался во внутрь.
Машинист сидел и работал. Я чувствовал себя хорошо на своей собственной мельнице, и я начал работать.
Вскоре вошёл полицейский с палкой. Он имел некоторое уважение ко мне и он спросил, почему я не пошёл на собрание.

Я объяснил ему, что я не хочу идти, и спросил его, может ли он вернуться без меня. Полицейский сказал: "Я обещал привести тебя туда."

В этот момент я почувствовал в себе силу, и я сказал: "Скажите им, что я не знал." "Хорошо", ответил полицейский. "Никуда не уходи", сказал он, уходя с мельницы. Я быстренько выглянул в окно, посмотреть, не возвращается ли он обратно. За окном я увидел дядю Ёсела. Мне было очень жаль его. Он не мог даже разговаривать. Его так сильно избили. Он только тряс своей головой, как будто бы хотел сказать, посмотри, что они со мной сделали. Они собрали евреев в синагоге, и Янко собрал со всех немного ценностей. У кого деньги, у кого одежду, костюмы. Все несли что-то в руках. Каждый на что-то надеялся. Я не знал, если это был сон или реальность, потом и там, у меня было чёткое представление о том, что будет. Но никто мне не верил.
Евреи носили еду партизанам, были даже свидетели, которые видели, что и кто носил еду. Евреям не разрешалось выносить что-нибудь из деревни. Когда командир видел, что кто-то выходил из деревни, они говорили, что идут рыбачить.

Однажды, когда я пошёл рыбачить, они сказали мне, что я могу идти куда захочу. Так каждое утро я брал немного хлеба и шёл в конец деревни. Яков смеялся надо мной. "Скоро у нас будет рыба на ужин", говорил он.
Что нам делать? Как я могу спасти себя? Временами я был расстроен тем, что не ушёл в армию. Но наша ситуация была не такой уж плохой. Я мог брать всё, что хочу на мельнице. Неевреи Рубля хорошо относились ко мне. Я был счастлив, что в деревне было тихо.

Мойшалэ перестал прятаться и начал помогать евреям Столина. Деньги всё ещё были полезными. Мы могли заплатить полиции золотом. Даже временами можно было подкупить бандитов. Выхода не было.

Русские бандиты подходили всё ближе к городу Давид Городок и обстреливали его из артиллерии. Они были настолько близко, что казалось, что тысячи солдат окружают город. Но бандиты кинулись в панику и оставили город. Они сожгли несколько домов , и когда они ушли мы чувствовали, что настало наше спасение. Мы знали, что старая жизнь не вернётся снова. Со всеми недостатками Советского режима, это бал рай, по сравнению с тем, что мы видели. Мы бы отказались от всего, чтобы только вернуться назад к тому, что было. Мараик и его банда возвратились без всякого желания и со стыдом (позором). Они использовали момент, чтобы уехать в Лунинец, где располагалось СС. Они информировали СС, что евреи Давид-Городка были вооружены гранатами и были в контакте с русскими партизанами. СС послали свои войска в Давид-Городок.

В Воскресенье в шесть часов утра Городок был окружён офицерами СС. Они ходили из дома в дом, выгоняя мужчин, как будто бы на работу. Некоторые мужчины даже выбегали в нижнем белье. Они повсюду рыскали. Было тяжело спрятаться. Они собрали группу из 1250 мужчин возраста от 14 и старше. Эти несчастные мужчины, веря в то, что они идут на работу, брали с собой пожитки, хлеб и деньги. Возможно, они смогут что-то купить. Перед отправлением им не разрешалось ничего с собой брать. Вот как евреи Городка были собраны. Хаим побежал за ними, чтобы видеть, что будет происходить. Мужчины были раздеты догола и были расстреляны. Некоторые были закопаны заживо. Земля двигалась несколько часов.

После убийства они пришли в еврейские дома и объяснили вдовам, что у них есть 15 минут на то, чтобы покинуть город.

Больных, которые не моги идти, расстреливали. Дети были вынуждены закапывать своих собственных родственников. Неевреи из ближайших местечек приходили, чтобы набить свои мешки еврейским добром. К тому времени в Рубле никто не знал, что происходит в Давид Городке, поэтому никто не думал уезжать. Все были дома, работали, пытались заработать хотя бы немного денег. В то воскресенье, я как обычно выехал из деревни. Неевреи процветали и были очень счастливы. Я не мог понять их веселья. Я пошёл к тёте Голде и там, как обычно работал Яков. Неевреи знали о том, что должно было случиться, но они хотели, чтобы Яков ещё немного на них поработал. Я наблюдал, как он работает, и удивлялся тому, как он может быть таким спокойным.

Я сказал Янкелю: "Пошли по рыбачим". Янкель посмеялся надо мной. Янкель сказал, чтобы я ехал ловить рыбу, а он, потом подъедет возом и заберу всё то, что я наловлю. Неевреи посмеялись над шуткой Янкеля. Я не мог сидеть. Я взял кусок хлеба и пошёл из деревни. Я хотел поймать рыбы. Я сидел и думал о том, как хорошо быть одному. Далеко от полиции и пристальных взглядов неевреев. Начался дождь. Сначала я нашёл укрытие под деревьями, потом начался ливень, я промок, и дождь меня уже не волновал. Было около четырёх часов дня. Тёмные дождевые тучи затянули небо, и стало так темно, как будто бы уже вечер. Я не хотел возвращаться в деревню. Вдруг я услышал откуда-то выстрелы. Моё сердце что-то почувствовало. Это была не простая стрельба. Три выстрела, потом тишина, потом ещё три выстрела, опять тишина, и опять и опять. Я спрятался по глубже в кусты. Дождь промочил меня до нитки, и эти выстрелы взбудоражили мою кровь. Я пытался найти укрытие, согреться и стало темно. Я едва нашёл дорогу до деревни. Я увидел Левина. Он спросил меня, слышал ли я выстрелы и он тоже рыбачил. Когда он спросил меня, что это было, я сказал, что не знаю. Я сказал, что пойду в деревню и посмотрю, что случилось. Симон посмотрел на меня с удивлением. Если всё хорошо, мы узнаем это, а, если плохо, почему ты хочешь идти? Он увидел, что я дрожу от холода, снял свой свитер и дал мне его одеть. Его сарай был недалеко, и он пригласил меня согреться у огня. Он сказал, что он может пойти и выяснить, что случилось. Я должен был лежать у огня и ждать, пока Симон возвратиться с новостями. Я не мог ждать, пока он вернётся. Я пошёл в деревню. Подойдя к деревне, я увидел на расстоянии человека, нееврея. Вскоре я узнал в нём Марко. Когда он увидел меня, он перекрестился и не смотрел на меня. Я подбежал к нему и спросил, что случилось в деревне? Вместо того, чтобы ответить, он начал причитать. Потом он сказал, что всех евреев расстреляли. Я почувствовал стыд за то, что дьявол понёс меня рыбачить. Теперь я единственный спасшийся. Почему я спасся и не был убит со всеми этими бедными людьми? Потом Марко рассказал мне, что они убили всех в Городке и Столине. И Что мне делать?

У меня появилась сумасшедшая идея вернуться обратно в деревню. Марко накричал на меня и сказал, чтобы я шёл и сидел в сарае.

Вскоре начали приезжать неевреи. Каждый был сконфужен. Даже для них это было ужасное событие. Ведь они жили среди евреев многие годы.

Когда они увидели меня живым, они подбежали ко мне и начали целовать меня. Они заверили, что дети не пострадали. Они выгоняли мужчин, и женщины тоже выбежали с плачем. Они собрали мужчин у пожарной станции, как будто собирались проводить собрание. Они связали их в ряд, и повели их из деревни. Нееврейские ребята били их палками. Янкель, Мойша и сын Фегалэ были очень смелыми. Картина была, словно выводили овец на пастбище. Яков, сын тёти Голды, написал несколько слов на листочке бумаге и попросил кого-то передать его мне. Никто не хотел брать записку в свои руки. Они выстрелил в него трижды, но он всё ещё стоял. Четвёртая пуля свалила его. Шлоимке, сын Блэксмита, слегка был ранен в ухо. Но он чувствовал себя, как будто его убили. Вдруг он встал и начал бежать. Его поймали и застрелили. Эти рассказы были рассказаны мне неевреями, которые всё это видели. Они не спали той ночью. Они сидели и курили, как будто у каждого из нееврев был друг еврей. Полиция быстро выяснила, что меня не было среди убитых. Но ночь так и прошла, потому что они были заняты своими делами. Они не могли искать меня. Я проводил больше времени на улице, чем в помещении. Я жил, словно дикое животное с острым слухом и зрением. Я уходил всё глубже и глубже в темноту. Когда начинало светать, я покинул неевреев и сказал им, что я расскажу всем, что они были очень добры ко мне. Утром я перешёл на другую сторону реки. Я только потом понял. Что убиты были 53 человека. Я прочитал Кадиш за их всех, я плакал и понял, что буду помнить их всегда. Мне было интересно, что творилось в Столине. Были ли живы те, кого я люблю. Если они были живы, то я должен дать им знать, что и я жив. Я не мог не слышать, не видеть ничего. Я оставался среди мёртвых целый день. Я слышал шаги, которые преследовали меня. Возможно они меня искали. А потом я услышал ещё шаги и крики. Когда я узнал голос Симона, который завёт: "Михоэл, Михоэл !" Мне было интересно, как он меня нашёл.

Он сказал мне, что его искали всё утро. Он принёс мне молоко, хлеб, спички, бумагу. Он сказал мне, что женщины и дети были выгнаны из деревни. Я хотел уйти подальше и спрятаться. Разговора о возвращении в деревню не было. Я думал, куда мне идти, что делать сейчас? Я думал, что смогу пойти на Горынь по полю, но я не мог ждать, когда наступит темнота. Ночью собаки лаяли, мои ноги гудели, сердце ныло. У меня не было идеи, как я могу выйти из этой ситуации. Одно время казалось здесь трудно, здесь был хороший друг Авдей Сирошик, который прятал моих братьев Мойшу и Берла.

Когда бы я ни шёл рыбачить, я нёс Авдею табак и спички. Он всегда угощал меня сушёной рыбой. Я встретил его, ничего не говоря. Когда он увидел меня, он обнял меня и начал плакать. "Иди ко мне, мой сын, и ничего не бойся" - сказал он. "Я не позволю ни единому волоску упасть с твоей головы. Ангел с небес посла тебя мне. Идём со мной в город, я не хочу, чтобы кто-нибудь тебя видел".

Поздно вечером Авдей привёл меня в Станок (хозяйственная постройка на отдалённом участке земли, около р.Горынь), накормил меня и постирал мою рубашку. "Ешь, дитя моё", сказал он. Я не ел уже два дня.

Я едва мог открывать свой рот, чтобы поесть. Старик подвинул ко мне тарелку и заставлял меня поесть. "Я надеюсь, тебе нравится свежая рыба", сказал он. "Я добавлю немного перца, может быть это добавит тебе аппетит."

Старик был очень злой. Он сказал, что те, кто сотворил такое трагедию, должны быть наказаны. После того как я поел, я немного отдохнул, успокоился, я сказал старику, что я хочу пойти в Столин. Может быть люди всё ещё живы? Мне было так одиноко.

Авдей предупредил меня о том, что он слышал, что все евреи Столина были дома и, что с ними всё в порядке. Всю ночь я думал, что могло происходить сейчас в Столине. Сидя у костра я не видел его светла, на моих глазах была пелена. Я думал о том, какой смелый этот старик. На рассвете он посадил меня в маленькую лодку и отослал меня на маленький остров на р.Горынь. Остров был покрыт высокими берёзами. После того как мы ушли из Рубля, он сказал мне прятаться, и как только у него появится шанс, он вернётся. Лёжа в кустах я слышал стук колёс телег неевреев, которые возвращались из деревни со своими семьями. Я слышал, как они разговаривали о бедных евреях. Неевреи на этой территории были довольно дружелюбны. Они приносили молоко, хлеб и позволяли людям остаться отдохнуть. Со своего укрытия на острове я мог видеть всех, кто проезжал мимо. Было довольно поздно, когда старик вернулся ко мне. Я узнал его по его кашлю. Он рассказал мне, что в Столине всё спокойно, но я должен оставаться здесь. Он извинился за то, что не сможет скоро придти. Он оставил мне молоко и хлеб, и сказал мне, что вернётся, чтобы вывести меня от сюда. Сын старика Фёдор, проныра, начал наблюдать за своим отцом и стал подозревать, что его отец ищет меня. А после того, как он увидел, что его отец идёт на остров, он пришёл на остров, чтобы найти меня. Когда я услышал его шаги, я спрятался подальше. С одной стороны я слышал кашель - и был уверен, что это старик Авдей, Я потихоньку выбирался из моего укрытия, но у меня было ужасное чувство, и мне не хотелось видеть лицо Фёдора с его преступной улыбкой. Он нашёл меня и был очень доволен собой. Мне это не нравилось, но я ничего не мог поделать. Я упал на колени, и слёзы начали литься из моих глаз. "Михоэл", сказал он, "Я тебя не выдам". Он очень разозлился на своего отца, но не на меня. Я сказал Фёдору, что я очень хочу пойти в Столин, чтобы выяснить, что там происходит. Он сказал мне, что на рассвете он пойдёт в Столин и потом вернётся ко мне и расскажет обо всём. Я нервно ждал его весь следующий день. Наконец старик Авдей показался в лодке. Он столько дал мне, и я его очень полюбил. Я сказал ему, что собираюсь уйти и, что ему не надо бояться за меня. Всё, что случилось, уже случилось. Старик принёс мне всё, что мне было нужно, включая тарелку, ложку, спички и огниво. Видя, что он не спит, я тоже не мог уснуть. Я сидел и думал об этих мучениках, и у меня было чувство ревности к тем, кто был свободен, ко всем тем, кто может идти, куда захочется. Я не спал всю ночь, сидел и слушал ветер. Я смотрел на звёздное небо и спрашивал: "для кого оно такое красивое?"

Уже было три ночи, как я был здесь со стариком. Четыре дня с тех пор, как мученики Рубля лежат в земле. Живы ли они ещё в Столине? Знают ли они о том, что я жив?

Авдей посмотрел прямо мне в глаза и потрепал мою голову. Он не хотел, чтобы я так много думал. Пытаясь отвлечь меня, он рассказывал мне истории о том, как он был молодым солдатом. В дневное время Фёдор ходил доить коров. Он рассказывал мне, что они нашли Носона Гинзбурга, который прятался возле Рубля. Полицейские из Рубля нашли его и расстреляли. Затем он сказал мне, что в д. Бережное бандиты пришли и ограбили еврейские дома. Они даже повыбивали окна и двери.

В одном из домов в Рубле они нашли Иегуду Борух и Мойшу Будеского, которые каким-то чудом остались живы, и увидели женщин, которых выводят. Не зная, что с ними случиться, они выбежали из укрытия. Когда местные неевреи увидели Иегуду Борух, который идёт по улице, они весело вскочили, подбежали к нему и начали целовать его. Но некоторые начали кричать: "Еврей, Еврей!" и они начали бегать от одного конца деревни к другой. Старые и молодые приходили посмотреть, что случилось. Эти ужасные люди начали делить еврейское добро. Они взяли Иегуду Боруха и Мойшу Будского, двоих старых евреев, и запрятали их в подвал Иегуды Дурчина. Это был единственный скрытый подвал в Рубле.

Трое людей смогли спастись от расправы в Давид-Городке. Симха, резник, Нох, парикмахер и другой молодой мальчик, имени которого, я не смог запомнить. Они были в сарае в Рубле. Симха резник, выбрал сарай и когда приехали неевреи, Симха вышел из укрытия. Он попросил у одного человека хлеба. Тот человек сказал, что пойдёт в деревню, принесёт ему хлеба и ещё чего-нибудь. Когда нееврей вернулся, то он принёс оружие вместо хлеба. Он завёл Симху в подвал Иегуды Дурчина. Когда старик Липский увидел, что случилось с Симхой, он сбросил свою рубашку, упал на землю и закричал. Теперь в подвале было пять евреев. В ту же самую ночь они были расстреляны, чего и следовало ожидать. Старик неохотно рассказал мне эту историю.

В Столине, всё ещё не знали о том ужасе, который случился в Давид Городке. Мой брат Мойша спас одного резника из Рубля и старик сказал ему, что его брат, т.е я, всё ещё жив. Старик клялся, что не видел меня среди убитых. Мойша подозревал, что я всё ещё жив, но не знал где я, и никто не знал, где был я.

Шлойме Гинзбургу удалось убежать из Рубля. Когда он приехал в Столин, за ним гналась полиция из Рубля. Многие были врагами евреев, но ему удалось спастись, так как он был здоров, молод и силён.

Всё это время я оставался на острове. Авдей приносил мне новости от моего брата. Милиция (народное ополчение) из Столина, одетая в украинскую униформу, обосновалась в Рубле, чтобы поймать какого-нибудь еврея, который мог остаться в живых. Они планировали застрелить пять евреев из подвала. Когда они приехали в подвал в Рубле, полиция стерегла их. Милиция испугалась и разрешила евреям уйти. Они также сказали, что не нужно трогать евреев. Пятеро, которые были приговорены к смерти, не знали, что им делать. Когда бандит Янко услышал это, он начал смеяться. Фёдор, услышав новости о том, что отпустили евреев, пришёл на остров и рассказал своему отцу, что я могу быть свободен. "О мой сын, не бойся", сказал старик. "Сейчас всё хорошо".

Для грабителей уже ничего не осталось, что можно было украсть. Стало спокойнее и всё утихомирилось. Я очень хотел вернуться в Рубель, чтобы посмотреть. Что они наделали там.

Я хотел показать всем, что я ещё жив. Я хотел увидеть моих друзей и семью. Я не мог поверить, что сними могло случиться, что-то участвовать. Когда я пришёл в Рубель, было уже время сбора урожая. Я удостоверился, что всё спокойно. Я медленно пошёл в деревню, в надежде найти знакомые лица. Всё выглядело спокойно. Крестьяне носили свои вёдра, другие были заняты с лошадьми и свиньями. Моё сердце билось сильно. Я остановился, чтобы посмотреть вокруг. Я приблизился к дому Афановича, и сердце моё начало биться всё быстрее и быстрее. Куда я иду? Несколько нееврейских мальчишек подбежали ко мне. "Не ходите туда!" кричали они. Янко сейчас в деревне и он сидит и пьёт с машинистом. Если он увидит Вас, он всех убьёт. Онине пустили меня. Они затолкали меня силой в сад и заставили дать слово, что я не выйду. Я хотел увидеть машиниста. Один из мальчишек привёл его ко мне. Я увидел, что он нервничает. Он был очень удивлён, что я жив. Я спросил его, если есть возможность, пожалуйста, достань немного муки.

Доброжелатели, мои нееврейские друзья приготовили для меня мешок с хлебом и сыром, они, также, дали мне пиджак. Это были те же самые парни, которые сняли ботинки с ног дяди Иегуды. Дядя Иегуда был парализованный, он лежал в кровати и не мог двигаться. Когда он хотел со мной заговорить, ч мог слышать только отдельные звуки. Рохл и Мирл заботились о нём. Когда женщин выгоняли из Рубля, они не могли взять с собой Иегуду. Они одели его, одели ботинки на его ноги и оставили его. Когда неевреи пришли, они сняли эти ботинки с ног Иегуды. Это были те же самые парни, которые мне помогали. Вот пойди и пойми их.

С полным мешком еды и залатанным жакетом я вернулся на реку Горынь. Я не хотел, чтобы кто-нибудь выяснил, что я всё ещё остаюсь у Авдея. Увидев полный мешок еды, старик повеселел. Он был счастлив, что другие тоже мне помогают.

Ожидая Фёдора, который должен был вернуться из Столина, моё сердце выскакивало из груди. Когда он наконец то вернулся около 11 часов вечера, он достал записку из своего кармана и вручил её мне. Я распознал почерк Мойшале. Я был рад, что он всё ещё жив. Я знал, что я мог быть мёртвым к тому времени, как они действительно могли видеть меня в Столине. Живя на Горыни, я начал думать о том, как я могу вернуться в Столин. В деревнях вокруг была полиция и я боялся. Мне нужно было пройти через Вонкевич. Я знал, что местечко было полно бандитов. Я решил подождать ещё несколько дней. К субботе я наконец решил отправиться в Столин. Старик Авдей не хотел отпускать меня. Он предлагал мне рыбу, хлеб и говорил мне, что я должен подождать, пока всё успокоится. Но моё сердце рвалось в Столин.

Я поменялся со стариком штанами и рубашкой. Одевшись в крестьянскую одежду с мешком за плечами, я отправился через Доброву и Белоушу в Столин.

Свидетельство очевидца: Уничтожение гетто в Столине. Опубликовано в идишистской прессе Детройта

Ужасные кровопролития в гетто в Столине, Рубле и Давид-Городке, описанные в письме в Виндзор.

Письмо от 11 января 1946 года, описывающие все ужасные подробности убийств, совершённых над евреями городов Столина, Давид-Городка и д. Рубель.
Было получено от молодого человека по имени Михаил Носанчук его братом Борисом Носанчуком из Виндзора.
Автор письма - единственный выживший из его семьи и один из просто совсем малого количества выживших евреев из упомянутых городков.

Окружённый резнёй, он спас себя удивительным образом.

Письмо написано следующим образом.

Сегодня самый счастливый день в моей жизни. Такие чувств я испытывал, прочитав письмо, написанное рукой моего брата.

Сколько дней и ночей я думал только об одном. Узнаешь ли когда-либо о мрачной судьбе, которая случилась с нами? Спасаясь бегством от смертоносных рук немцев, скитаясь в грязи, по лесам и болотам, хуже животного. Моей единственной мыслью было, как кто-нибудь расскажет моему брату и сестре? Хоть кто-нибудь, по крайней мере один, из нашей семьи узнает о моей смерти и через что я прошёл?
Несколько раз я пытался покончить с жизнью, но мысли о тебе укрепили моё желание к жизни. Я продолжал надеяться, может быть я выживу. И так я продолжал терпеть с огромнейшей храбростью.

15 января 1946г. писавший приводит следующие подробности кровавых убийств.

В 1941 году, приблизительно 16 Ава (первая половина августа по светскому календарю), насколько я помню, это было воскресенье, в Давид-Городке произошёл ужасный погром. Под предлогом формирования рабочих батальонов, все мужчины, включая детей в возрасте 12 лет, были собраны вместе, избиты и выведены из города. Они были убиты и многие из них похоронены живыми.

Я был тогда в Рубле, ничего не зная. Мне хотелось рыбачить, поэтому я ушёл на реку. Якоб (Jacob), сын нашей тёти Голды (Goldie), остался дома и сидел за столом, за которым он делал упряжи. Вместе с ним были все его друзья хасиды. Я пригласил его пойти со мной, но он начал подшучивать надо мной и говорить, что он пойдёт с телегой и наберёт много рыбы. Я ушёл один.

Около пяти часов полудня я услышал ружейную стрельбу, выстрел за выстрелом. Моё сердце почувствовало что-то плохое. Моё сердце билось всё сильнее и сильнее.

Я спрятался далеко в кустах и ждал пока не появится кто-нибудь из деревни.
Первый кто принёс плохие новости, был Марко (Marco) (ты помнишь его). Как только он меня заметил, он размахивать рукой, показывая, чтобы я шёл обратно. Со слезами на глазах он сказал, что каждый еврейский мужчина в деревне убит и все мальчики 16 лет и старше.

Мой Б-г! Я не мог этому поверить. Ещё только несколько часов тому назад каждый сидел за своей работой, некоторые занимались кузнечным делом, некоторые - шитьём, изготовлением упряжи. Внезапно - все мёртвые! Якоб (Jacob) тоже. Некоторое время тому назад он шутил, работал. А сейчас он лежит мёртвый. Почему? Мой Б-г! Почему?

53 мученика были убиты тогда. Я не мог поверить этому. В деревне не было 53 мужчин. Я пошёл в кусты и начал считать каждого по имени. Я насчитал только 47, но понял, что среди них было 6 детей, которые держали своих отцов за руки. Отец Ханны (Hanna) (твоей жены) и муж Гиттель (Gittel) - твой шурин - были среди них. Якоб (Jacob), написал короткую записку до того, как его убили. Я её никогда не получил.

Мужчины-евреи были собраны около церкви. СС-совцы и местные сотрудники полиции (коллаборационисты) из деревень Рубель и Уголец - поместили их в маленькое здание (ремиза), которое было частью пожарной службы.

Они связали им руки за спиной и поставили мужчин-евреев в ряды по трое, били прикладами, повели их за амбар и расстреляли. Среди них были отцы, которые держали за руку своих детей. Три пули попали в Якоб (Jacob) прежде чем он упал на землю. Помнишь, дорогой брат, каким он был сильным?

После того, что Марко (Marco) рассказал мне, я пошёл к нашему другу Авдею "Зую" (это уличная кличка) в "Горище". Убийцы увидели мгновенно, что меня не было среди убитых и начали преследовать меня, но наш друг Авдей спрятал меня на маленьком острове на реке Горынь.

В Столине было всё ещё тихо. Пока СС-совцы, жаждущие крови, избегали Столин. Сын Авдея Фёдор пошёл в Столин рассказать нашим родителям и нашему брату Мойше (Maishe), сто я жив. Я не знал, жив ли кто-нибудь в Столине после того, что случилось в Давид-Городке и Рубле. Фёдор принёс мне письмо. Я узнал почерк нашего брата. Он советовал, что я должен придти в Столин.

Скоро до меня дошли новости, что они также убили всех мужчин в Давид-Городке и выгнали всех женщин и детей из города. Всё делалось отрядами СС, которые прибыли из Лунинца, и местными пособниками фашистов (коллаборационистами) из Давид-Городка и близлежащих деревень.

Бедные несчастные женщины и маленькие дети из Давид-Городка и Рубля были выгнаны из их домов и в их присутствии всё их имущество было разграблено. У меня нет слов, чтобы описать через что им пришлось пройти. От Хаи (Chaiyeh), сестры Якоба (Jacob), они вырвали сапоги Якоба (Jacob), которые она хотела иметь в память о брате. Я слышал их крик с маленького острова, но не мог помочь им.

Члены населения Давид-Городка, называемые "мещане" (Meschany), помогли выгнать еврейских женщин и детей из города. Слабые, которые не могли идти, - были убиты. Женщины с маленькими детьми не могли ничего с собой брать, и всё же старались справиться с детьми на руках, несли несколько вещей, которые дикая толпа , жаждущая добычи, забирала у них. Если на ком-либо были ботинки, они заставляли их снять.

Куда идти? Единственным местом был город Столин, который СС-совцы пропустили. В столине был создан Кагал (Kehillah) (Юденрат - Judenrat). Доктор Бергер, еврей, беженец из Германии, был его президентом. С большим усилием и деньгами (собранными для подкупа нацистов) фашисты разрешили бедным женщинам придти в Столин. Они прошли 35 км, босые и голодные. Некоторые добрые люди давали им немного еды и воды, даже укрытие в амбаре. Но было много и таких, которые использовали этот несчастный, беспомощный момент бедных невинных женщин. Они плевали на них, били и насиловали их. Несколько женщин даже умерли на дороге. И все считали их счастливыми, что наступил конец их страданиям. Это было правдой, потому что ни одна из бедных не пережила ликвидацию Столинского гетто - они просто страдали намного больше.

Я видел всех женщин и детей, уставших, голодных. Изнасилованных, медленно идущих по направлению к Столину. Я не мог показаться сам, потому что был бы убит мгновенно. Спустя несколько дней, в одежде крестьянина, я приближался к Столину, где всё было более или менее под контролем.
Мы старались разместить бедных женщин и детей. Мы распределили их по нашим домам, школам, синагогам, в каждом общественном месте. Все амбары были заполнены. Самой большой проблемой была еда. Каждый старался приготовить как можно больше еды на те ужасные дни, что были впереди. Не было времени об этом думать. Мы делили с ними всё, что было у нас. Моя сестра, у которой было семеро детей, не думала о том, что будет позже. С помощью других женщин она пекла хлеб и старалась накормить голодных и истощённых вдов и сирот. Бедные женщины, многие из них верили, что их мужья и отцы действительно работали, они надеялись увидеть их опять. Перед расстрелом убийцы заставили некоторых мужчин написать письма своим семьям. Мещане из Давид-Городка приносили письма и высасывали последнюю вещь или украшение из женщин в обмен на письма.

В глубине души женщины верили, что всё это была иллюзия. Они хотели верить, что Б-г не сделает такое. Я знал, что мужчины никогда не вернутся. Но я не хотел портить малейшую безнадежную надежду их жён.

Их мужья были убиты СС-овцами, которые располагались в Лунинце, с помощью местных жителей Давид-Городка. Из Лунинца они пришли в Лачин (Lachina) (возможно Лахва (Lakhva)), Давид-Городок. Это было в воскресенье. Под предлогом того, что дороги были разрушены и необходимо было починить мост, все мужчины-евреи из Давид-Городка 16 лет и старше были собраны в одном месте, которое называлось Гребли (Grebli), около моста через реку Горынь.

Их было 2 700 человек. Коллаборационисты и СС-овцы вели их строем от 10 до 12 километров от города, поставили их рядами и расстреливали ряд за рядом. Они сказали бедным жертвам раздеться для проверки, нет ли у кого-либо оружия. Многие были только ранены. Точно также они положили в могилы, ряд на ряд. Земля тряслась и дрожала. Люди в могилах были всё ещё живые и старались выбраться. Никто живым не вышел. Свежая, тёплая кровь текла и мёртвые тела нажимали на них и те исчезали в агонии.

Наши праздники - Rosh-ha-Shana (Новый Год) и Yom Kippur (Судный День) - приближались. Мы проводили службы в Синагоге. На второй день Рош-ha-Шана СС-овцы прибыли в Столин. Я не могу описать как они ехали по улицам. Через окна мы видели их кровожадные лица. Внезапно раздался стук в дверь. Наш дом был окружён и трое пьяных, жаждущих крови местных ворвались в дом и вытащили нашего брата наружу. Как они пропустили меня, только Б-г знает! Это был последний раз, когда я видел нашего брата Мойше (Maishe). Три дня спустя мы узнали, что он был замучен до смерти в Столинской тюрьме. Они несколько раз наносили ему удары острыми предметами, ранили конечности и поливали раны солью и йодом.

Шпетрик, учитель, был с ним в одной камере, но они его отпустили. Через месяц он умер.

Наш брат Мойше умер на второй день Рош-ha-шана 1941 года (сентябрь 1941г.). Около полуночи его святая душа вздохнула в последний раз в тюрьме Столина. Наша сестра Гоня (Gonia) наблюдала за тюрьмой из своего окна через дорогу и она заметила телегу, выезжавшую из ворот. Она узнала пиджак брата. Она подошла ко мне с плачем: "Мы потеряли нашего дорогого брата!"

Через шесть месяцев полицейский сказал мне где лежит тело нашего брата. Мы нашли его тело в мелкой могиле. Мы похоронили его в его Таллис (накидка для молитвы) (Tallis) около могилы тёти Голды (Goldie). Лёва (Lyova), его сын, плакал и читал молитву Кадиш (Kaddish).

Лицо нашего замученного брата начинало разлагаться. Однако я узнал его - его красивые руки ещё не совсем начали разлагаться. Мы похоронили его украдкой из боязни СС, фашисты запрещали хоронить евреев.

После смерти нашего брата для меня начались эти ужасные дни. Я единственный остался из всей семьи, окружённый сиротами и вдовами. Я смотрел на детей и моё сердце рвалось к ним.

Тётя Голда (Goldie) держалась, но вдруг начала слабеть. Во время Хануки (Hannuka) (декабрь 1941г.) её душа вздохнула в нашем доме в последний раз. Все вдовы Рубля скорбили по ней. Мы сделали тихие похороны, потому что СС-овцы запрещали похороны. Но мы не могли долго думать о наших любимых умерших. На меня упало тяжёлое бремя всех сирот и вдов.

В нашем доме был миньян (Minyan). Наш дорогой отец, пусть его душа покоится в мире, сказал Кадиш (Kaddish) с Лёвой по душе нашего брата, мученикам Рубля и по тёте Голде. Папа не говорил очень много, он кусал свои губы в тишине. Он часто ругал женщин когда они плакали, но он сам часто плакал.
Никто не осмеливался показываться на улице после семи часов вечера. Мы сидели за закрытыми ставнями. Мы должны были носить жёлтую звезду, и даже дети в детской кроватке. Нам было запрещено разговаривать на тротуаре. Как скотина, мы должны были идти по середине улицы. Наша сестра Гоня (Gonia) и дети иногда приходили к нам через сад и мы разговаривали о тебе (о Борисе) много раз.
Ты не можешь представить себе мои чувства, когда все дети нашей сестры были зверски изнасилованы. Наша маленькая Хава (Chava), 14 лет - бедные дети. Их глаза, когда смотрели на меня: "Почему? Почему? Что мы сделали?"

Перед Песахом (Pesach, Passover) 1942 года (март - апрель 1942г.) наша сестра Гоня была выселена из своего дома и сразу же после этого мы были выселены из своего тоже. Начали распространяться слухи, что в Столине собираются создавать гетто. На это не ушло много времени. Голыми руками мы высоко установили колючую проволоку, никто не мог зайти или выйти. Полицейские наблюдали за двумя воротами день и ночь.

Мы получили приказ перебраться в гетто. Невозможно описать эту картину. Ты мог взять с собой только то, что мог унести. Наш отец взял с собой трость и медленно пошёл от дома, в котором он так много работал, чтобы всех нас воспитать. Мы оставили всё. Я должен был нести Рахель (Rachel), ребёнка нашей сестры. Она была очень больной и нас всех поместили в маленькую комнату. Chaiyeh, маленький сын нашего дяди Якоба, я и наши родители. В комнате едва ли можно было стоять.

В гетто мы начали другую жизнь. Никто не мог ничего принести, никто не мог ничего вынести.
Показатель смерти достиг 12 человек в день. Много раз я видел мать, бросающую закутанный свёрток - ребёнка - на телегу. Люди были раздутыми и деформированными от голода. Я смотрел на раздутые ноги своего отца и дрожь проходила по моему телу.

Каждый день нас выводили на работу, в основном копать канквы, около 3-х километров от Столина в Долин (или Стасино). Они говорили, что это в целях безопасности.

СС-овцы и Гебитскомиссар (Gebits Kommisar) находились в замке Радзивилов.

Мы копали наши собственные могилы. Нашей зарплатой было ежедневное битьё. Часто приходил молодой СС-овец, наблюдал за нами и бил нас прикладом, кнутом и нашими собственными лопатами. Много раз я был так сильно избит, что моя правая сторона челюсти была сломана. Моя правая рука была воспалена и в течении жизни я не мог её разгибать полностью. Моё ухо было распухшим от удара прикладом.

Мы не могли жаловаться. Кому?

Профессионалы, такие как портные, плотники, сапожники, работали день и ночь, их зарплатой было битьё. Сельские жители обманывали нас. Каждый из нас обычно был одет во что-то лишнее, чтобы обменять на кусок хлеба. Как только СС-овцы это обнаружили, они стали проверять наши карманы. Не дай Б-г, если был найден кусок хлеба.

Мало помалу мы были разрушены морально, умственно и как я выживал, я не знаю.

Когда кто-то умирал, мы не скорбили. Мы говорили, что по крайней мере он не будет страдать. Я не мог выдержать, что надо носить эти жёлтые звёзды. Они давили на меня, как тонны веса. Мы всё знали, что с нами будет позже. У нас были информаторы, которые за хорошую плату приносили нам плохие новости о том, что происходило с евреями в других городах.

Ничего не обсуждалось, кроме еды. Каким-то образом мы нашли пути проникновения еды в гетто.

И опять начали распространяться тёмные слухи, что всех евреев в гетто расстреляют. И затем наступил этот страшный день. До этого злополучного дня перед Рош-hа-Шана в гетто Столина проживали 7000 человек. В лесу Долина (Стасино) мы копали себе могилу. Всё было спланировано заранее. Всё погибло. Могилы были готовы.

Они все вначале были раздеты, их повели к могилам и расстреляли. Сотни были похоронены заживо. Дети - некоторые были только слегка ранены - и местные жители , которые наблюдали за казнью, из чувства жалости, чтобы дети не страдали, разбивали им головы лопатами.

Сколько я буду жить, столько не забуду последнюю ночь в гетто. Я не могу забыть голоса наших красивых молодых девушек: "Мы хотим жить! Мы хотим жить!"

Ночь была тёмной. Полиция с фонариками ходила вокруг колючей проволоки. Они приводили бедных людей в панику. Они стреляли не прекращая. Время от времени я бегал к родителям и обратно. Мы поцеловали друг друга и прижали твои фотографии к нашим сердцам. Отец сказал молитвы, посмотрел на меня красивыми грустными глазами.

Он посмотрел на меня, как будто хотел попросить прощения, что он принёс меня в этот мир. Мама умылась. Прочитала молитвы и была готова умирать. Я завидовал святым родителям. Я не мог так делать. Я просто не мог ждать, когда они придут и возьмут. Мама посмотрела на меня и как будто прочитала мои мысли, она просила меня: "Оставь нас! Оставь нас! Ты должен остаться живым. Кто-то должен остаться в живых, чтобы рассказать, что с нами случилось!" Я сказал, что не могу оставить их одних, что мы умрём вместе, но наша мать настояла на том, чтобы я ушёл.

Я оставил наших родителей с одной мыслью, чтобы облегчить последние моменты жизни наших родителей, с мыслью, что я останусь жив. Вот как я ушёл от наших дорогих родителей. Тысячи раз я проклинал момент, что ушёл от них. Как часто я хотел лежать с ними как все наши мученики, объятые смертью. Я ушёл с разбитым сердцем. Всё, что у меня было с собой, это одежда, в которой я был, и карманные часы отца, которые он дал мне, когда мы попрощались с ним навсегда. Куда идти? Везде я видел испуганных людей, плачущих, молящихся, ищущих место спрятаться. Что сделать? Некуда идти! Я встретил Веллю Молочника (Vellia Molotchnik). Он начал целовать меня и попросил, чтобы я пошёл с ним. Он выкопал маленькое потайное место, там достаточно места для двоих. "Давай попробуем", - сказал он. Мне было нечего терять. В течении 18 дней после резни в гетто я лежал в подвале - живой могиле. Я продолжал думать о планах, как исчезнуть. Моё сердце говорило мне, что если бы я смог исчезнуть из этой могилы за пределы гетто, то я бы выжил. Я сказал Велле, что я не могу так больше продолжать. СС-овцы и местные жители знали, что некоторые люди всё ещё скрываются, но они не спешили. Часто они были около нас и мы слышали их голоса, но они были заняты ограблением, они знали, что для нас места нет. Даже, если еврей не выходил из гетто, была установлена цена. Кто бы не поймал еврея, получал чемодан одежды. Мы платили за свою кровь своими собственными вещами. Люди ловили евреев и приводили их обратно, чтобы получить тряпку. Это была самая большая трагедия.

Жена Велли и полуторагодовалая дочь Ривеле (Rivele) были спрятаны рядом с нами. Мы слышали, как ночью ребёнок плакал: "Мама! Мама!" Велли сказал: "Моя дочь жива! Ты слышишь?", и я слышал. Мы были счастливы и думали, что, может быть, по крайней мере, некоторые из нас выживут.

Но через несколько ночей мы больше не услышали голос Ривеле: "Мама!"

Полиция и СС-овцы были рядом, Ривеле была голодной и начала плакать. Мать накрыла ребёнка одеялом и Ривеле задохнулась. Посередине ночи мы выползли из нашей могилы, чтобы посмотреть как дела у матери и ребёнка.

Дорогой брат, ты можешь представить лицо матери, задушившей своего ребёнка? Она держала ребёнка в руках и не могла выйти. Мой друг потерял сознание. После того, как он пришёл в себя, он сказал мне: "Михаил, похорони ребёнка. Я не могу." Моё сердце было каменным. Я не мог себе представить, что могу такое сделать. Но я должен был это сделать. Я любил ребёнка. После это Велли сказа мне, что он останется со своей женой. Я один пошёл в маленькую могилу, я не мог этого вынести. И я решил не тратить время и ждать определённой смерти. Я нашёл брата Белли, его мать и жену всё ещё живыми. Я сказал своему другу Ниселю (Nissel) - "Давай попробуем выбраться ночью из этой могилы." Он сказал мне: "У меня нет желания жить. Я не оставлю свою семью." Мы поцеловали друг друга и я сказал ему, что я ухожу или по крайней мере постараюсь выбраться из гетто.

Я совершил побег на 18 ночь после расстрела гетто. Проходя в темноте по гетто, я не видел ничего, кроме разбитых дверей и окон, разрушение и опустошение царили повсюду. Все дома, которые когда-то были полны жизни, стали пустыми каркасами. И я продолжал думать, что я наткнусь на тело убитого мученика. У меня осталась одна мысль - жить! Жить! В этот момент я наткнулся на живого человека. Не думая, я приблизился быстро к нему. В этот момент я подумал, что это был ещё один несчастный как я, который хотел бежать. Но как я был удивлён, когда увидел перед собой высокого человека с большим мешком в руке. Мы оба потеряли дар речи.

"Кто ты?" - спросил он меня. Я ответил, что меня зовут Михаил, я - еврей, стараюсь бежать из гетто. Он посмотрел на меня и сказал: "Как видишь, я - вор. Я хожу ночью вокруг и собираю вещи из пустых домов. Почему это всё должны иметь немцы? Я думаю, что ты не возражаешь, если я пойду и соберу некоторые вещи и потом встречу тебя на этом месте. Я работаю с полицейским, который впускает меня сюда каждую ночь. Он имеет свою долю."

Он сказал, что может вывести меня из гетто. Мог ли я ему верить? Он спросил, есть ли у меня чем ему заплатить. Чем я мог заплатить ему после того, как я прожил столько времени без ничего? Я почувствовал в кармане часы нашего отца. Я показал их вору и он сказал, что они подойдут. Он сказал, что вернётся ко мне после того, как закончит грабить.

Я не мог поверить этому, но у меня не было выбора. Я сказал, что буду ждать. Мужчина ушёл. Я не знал что делать. Я упал на колени и молился Б-гу. Какому Б-гу, я не знаю. Наш Б-г , я уверен, был не с нами.
Я спрятался в темноте, на случай, если вор вернётся с полицией. Я услышал свист. Я не знал, как много прошло времени, ожидая его в темноте, мне показалось, что прошли часы.

Он вывел меня из гетто. Часы отца спасли мне жизнь. Часы за человеческую жизнь!
Трудно описать чувство, что ты дышишь свежим воздухом за пределами гетто. Вор попрощался со мной и сказал, чтобы я был осторожным, потому что люди ловят евреев.

О том, что случилось, и как я остался живым, я расскажу тебе, когда мы встретимся.
Дорогой брат, мои глаза всё время плачут, когда я пишу тебе всё это. Я всегда вижу наших любимых перед глазами. День и ночь, день и ночь я думаю о них. Я вижу как ты читаешь это письмо и твоё сердце разбито. Я ненавижу писать такое ужасное письмо, но я вынужден, чтобы ты знал и все другие знали, кто потерял своих любимых.

Как видишь, я выжил, разбитый и разрушенный. Как и что будет в будущем, я не знаю. Я постараюсь найти любую возможность, чтобы приехать к тебе. Где бы я ни был, я не буду терять с тобой связь. Я надеюсь, что ты получишь это письмо в полном здравии. Я сейчас далеко от тебя, но сердце моё с тобой.

Я не помню адрес Этель (Ethel), нашей сестры, и я не смог бы ей написать в любом случае. Шмуэль (Shmuel), сын нашей Гони (Gonia), жив. Он где-то в трудовом лагере в Сибири. Я узнаю больше о нём и сообщу тебе.

Со всей моей любовью.
Привет и поцелуи Ханне (Hanna) и детям.
Твой брат Михаил.

Примечание. После того, как Михаил шесть месяцев прятался в лесах, он присоединился к группе партизан, которая позже слилась с Красной Армией. Г-н Носанчук был сержантом, и был награждён медалями: "За отвагу" и "За взятие Берлина". В 1948 году он эмигрировал в Виндзор, Онтарио, Канада. Он умер в 1984 году.

Местечко Столин находилось в Полесской области, в районе рек Припять и Горынь, прилегающем к линии границы между Минской и Волынской губерниями. На юге городка текла река, рукав реки Горынь, в которую стекала вода болот с той стороны реки, болота служили местом пастбища для скота и гусей. Там также произрастали болотные кормовые травы. В последнее время был построен мост над речкой, соединяющий улицу Полесскую с противоположным берегом реки.

Столин имеет форму прямоугольника, расширяющегося к востоку, и улицы в основном прямые. Здания построены из дерева, и только в последнем столетии начали строить дома из кирпича, но их количество невелико.

Под властью Польши (1920 - 1939 г.г.) Столин развивался и своим видом стал похож на большой и красивый город - с шоссе, тротуарами, великолепными зданиями, деревьями на улицах и т.д.

Немногочисленны исторические сведения о Столине в далёком прошлом. Предполагают, что приблизительно 250 лет назад он уже существовал. Выясняется, что у столинского помещика (сложно определить, его звали Стаховский или же его фамилия была другой) были крепостные рабочие, которые жили недалеко от поместья и их амбары стояли рядом и имели форму улицы. Со временем происходили изменения и эту улицу её жители (белорусы) стали называть деревней ул. Столинской, которая протянулась до улицы, название которой прежде было ул. Выгонная, а в последнее время это улица Полесская. К Западу оттуда начинался склон и вода текла от полей и деревни с нескольких сторон в долину за склоном, и образовала озеро (которое назвали Буркан). Вода этого озера частично высыхала и испарялась в летние месяцы, гнила и становилась зловонной. Во время таяния снегов начиналось наводнение и вода проникала в дома, стоящие вокруг озера.

Когда евреи поселились в Столине впервые - неизвестно, но если судить по старым еврейским домам, что простояли свыше ста лет, и , если полагаться на неразборчивые надписи на деревянных кладбищенских памятниках более чем 140-летней давности, можно предположить, что еврейская община существовала около 200 лет, до прибытия палачей (1941г.). И не преувеличение, что евреи строили Столин во всех отношениях, хоть и не были в нём первыми.

Между озером и речкой простиралась равнина внутри долины, и на её краю, граничащем с речкой, возвышался глиняно-песчаный холм. Этот холм много лет назад служил христианским кладбищем и был известен среди евреев под названием "холм падали" из-за того, что обнаруживали остатки тел и костей людей, что были захоронены в этом холме. Ещё в начале ХХ века стоял уцелевший остаток креста в центре холма.

Когда евреи переселились в Столин, они продолжили деревенскую улицу Столинка на Запад, распространились вдоль реки с одной стороны и в противоположную сторону, к полям, окружили озеро и, чтобы осушить его или предотвратить наводнение, вырыли канаву между озером и ручьём на границе кладбища. И действительно, озеро ушло, стало меньше и почти пересохло. Живущие рядом с ним стремились отвоевать у него территорию и насколько возможно уменьшить его. Так еврейскими домами был окружён также и кладбищенский холм. Помещики Иосиф и Ядвига Стаховские разделили эту площадь на земельные участки и получали с арендаторов годовой налог, который назывался "чинш".

В окрестностях Столина жило прежде много поляков, часть из них помещики и их отношение к евреям было хорошим. Действительно, многие евреи добывали средства к жизни от этих помещиков. Столин был известен до Польского восстания, до раздела Польши в 1917г. Почти все имения Столина и окрестностей остались в руках поляков до сегодняшнего дня. В соответствии с издательством "Брокхауз и Эфрон" в Столине процветала торговля и он считался одним из древнейших поселений в области. И действительно, есть смысл сказать, что в ближайших к городку окрестностях до сегодняшнего дня нет города крупнее Столина. Почти достоверно, что, согласно представлениям нескольких сотен лет тому назад и в соответствии с развитием общественной и экономической жизни раннего периода, Столин был городом, торговым центром и господствовал над окрестностями.

В конце прошлого столетия селились крестьяне (белорусы) на окраине городка, позади еврейских домов, и распространились на территории, простирающейся от берега реки до полей и вдоль еврейского кладбища (на ул. Домбровича, ул. Кривая и несколько переулков). Здесь они построили свои дома, устроили себе подворья и хлевы, и только их поля находились вне города. Таким образом, городок рос и по занимаемой площади, и по количеству населения. В течении многих лет еврейское кладбище служило границей местечка с Запада, пока не появилось какое-то количество крестьян, которые поселились и построили себе хозяйство позади кладбища по дороге ведущей из Столина к железнодорожной станции "Горынь".

С тех пор как в Полесской области была восстановлена российская власть, Столин вошёл в Пинский район, и когда он вновь попал под власть Польши, в период 1920 - 1939 г.г., то стал районным городом Брестского воеводства, развивался и процветал.

Что касается еврейской общины городка: среди 1634 жителей Столина начала нашего столетия (ХХв.) - большинство были евреями, и их количество всё увеличивалось, несмотря на значительную эмиграцию в Америку и другие страны. Евреи близлежащих деревень потянулись в городок, купцы, в основном торговцы лесом, оседали в местечке, и так появилось новое поколение, до того, как в 1930 году количество евреев городка было оценено в 5000 душ. В этот период добавилось много поляков, которые прибыли и поселились в городке и окрестностях.

Причиной популярности Столина в еврейской среде стала столин-карлинская династия, а в последнее время развитая торговля и сионистский дух, который там веял.

Арье Автихай.

Тот, кто помнит Столин 80-90-е годы прошлого (XIXв.) столетия, может представить его стареньким нищим поселением, затерянным среди садов и лесов, его низенькие домики, все из дерева, и многие покрыты соломенными крышами. Дома с маленькими окнами, построенные тесно друг к другу, без намёка на зелень у фасадов, подобно другим маленьким городкам Полесья. Живущие в этих домах, как евреи, так и не евреи, люди бедные, несущие бремя убогой жизни.

Если и было раньше в городке какое-то количество знатных семей, то в конце XIX века они поменяли место жительства. Старшее поколение ушло в мир иной, а дети переехали в большие города. Почти все евреи местечка принадлежали к сорту "'амха" (*простой народ) - без особых претензий, хранящие традиции отцов и исполняющие Заповеди. Источником их заработка была, в основном, мелкая торговля между собой и с местными жителями, приезжающими в городок по воскресеньям или в дни ярмарок; они также разъезжали по близлежащим деревням, продавая товары для крестьян и получая с них плату за свои изделия. Так жили их предки и дети шли по их пути, и только изредка происходили изменения в образе жизни евреев местечка.

Уже в те годы "Двор" раввина служил центром городка, от него веяло особым "духом". Хасиды, которые приходили к своему раввину, Ребе Исроелке, давали заработок местным евреям и вокруг "Двора" кормилось несколько семей.

Мой отец, рабби Зингерман из Рубля, в эти годы арендовал поместье Бережное (старое) у Константина Олеши. Он принадлежал к хасидам Столинского Ребе. Семья Ребе прибывала в это поместье на отдых в летние месяцы на несколько недель и наши дети проводили время вместе с ними. После такого посещения дети заходили в дом Ребе в Столине посетить его детей, с ответным визитом. Дети Ребе не выходили за ворота двора иначе, как на прогулки вместе с Ребе или его женой в повозке. Трудно описать, какое огромное впечатление я получала от богатства, изобилия и почёта, которые я находила в доме Ребе во время посещения его детей.

Не евреи жили на окраинах городка, в основном на улицах Домбровича, ул. Пинская и ул. Давид-городок, а евреи проживали в центре Столина и в сторону реки.

Лавки, которых было много, стояли на Рыночной площади. Она была разделена на две части рядами лавок, построенных из дерева в устаревшем и простом стиле. В каждой лавке тогда продавали разные товары (продукты, ткани, стройматериалы и лекарства, керосин и т.п.). Только в начале ХХ века начали отделять продуктовые магазины от прочих.

Пожары вспыхивали в Столине часто, и также городок не был свободен от воровства. Компенсация от ущерба, причиняемого пожарами, осуществлялась государственной страховой компанией, а с тех пор, как стали подозревать евреев в том, что они поджигают свои дома с целью получить страховку, учреждение прекратило страховать еврейское имущество в Столине и других местах.

Охранял лавки старик Ичело, которого звали Ичело-басук (я не знаю источник этого прозвища). Плата за охрану была крохотной, и всё - таки нашёлся один лавочник, который хотел сэкономить даже на этих расходах и отказался платить сторожу. Ичело куда - то сходил в одну из ночей в лавке отказавшегося произошла кража. С тех пор смирился и был среди тех, кто платил старому Ичело. Когда вспыхивал пожар и уничтожал целые части местечка, "просыпались" отцы города, особенно лавочники, которые тоже были домовладельцами и была организована охрана по очереди и также зажигали керосиновые фонари на рынке и на углах центральных улиц, но ненадолго.

Из общественных деятелей городка необходимо назвать:

- Рабби Исраэль Хаим Френкель, которого звали "кахальсмен", кантора старой
хасидской синагоги Бережное;

- Реб Шмуэль-Лейб;
- Меламед рабби Яша Торовер Нейдич, чудесный еврей и большой учёный;
- Меламед Хажамтер (так его прозвали), большой знаток Святого Писания;
- Реб Лейбка, меламед Талмуда для юношей;
- Меламед хедера рабби Ишайя;
- Меламед хедера рабби Меирль.

Во "Дворе" Ребе занимали посты среди прочих реб Исраэль-Беньямин Глойберман, правая рука Ребе, и Лейба Зелигс Левин, которые объезжали местечки и деревни, собирая деньги для Ребе.

Арендаторы почты, которые занимались перевозкой почты из Пинска в Столин и окрестности на лошадях и занимались снабжением лошадьми для перевозки чиновников по окрестностям, были членами семьи Туркенич, известные по названию "Хиршес", глава сама по себе - эпоха деятельности и проделок Якова Левина (сына Лейбы Зелигса Левина) с её плюсами и минусами. Существовал спор между хасидами и митнагдим (их противниками), который иногда был чересчур острым и не всегда во славу Г-спода… Источником этих споров был фанатизм, который был распространён в разных общинах и который не обошёл также и Столин. Были случаи, когда столинские хасиды оскорбляли раввинов из Бережное (нет сомнения, что события эти не были желанными самим раввинам). Отношения между хасидами этих двух династий не были ровными. Стороны занимались взаимной хулой.

Экономическое положение Столинских евреев ухудшилось в начале ХХ века и по этому поводу началась эмиграция в Америку, которая усиливалась из года в год. Эмигранты эти посылали своим семьям оставшиеся у них деньги на проживание и покрытие долгов и, случалось также, им удавалось сберечь часть денег. С течением времени они забирали свои семьи в Америку или возвращались в Столин.

Движение "Хаскалы" и появление после него сионизма и других партий на еврейском подворье, прокладывание железной дороги недалеко от городка и развитие торговли среди еврейского населения, несмотря на гонения властей и ограничения в различных областях жизни, побуждали евреев Столина и жизнь местечка в целом к продвижению вперёд.

По обычаю столинскую почту получали каждое утро, и только во время войны происходили иногда задержки на несколько часов, так как войска опаздывали из-за передвижения войск и перевозок оружия на фронт. И вот, однажды зимой не приходила почта 3-4 дня, и никто не знал причины.

Только в субботу вечером (это было в начале марта 1917 года), когда в городке были получены газеты, по почте стала известна причина: царь Николай II был свергнут и вынужден был отказаться от престола, в стране революция и дворец находился под охраной революционеров, было организовано временное правительство из делегатов российской Думы (палаты депутатов) и т.д. Это было более чем неожиданно. Никто не верил, что действительно в России такое возможно. Старики хотели видеть в известиях обман и ложь, они по своей наивности боялись всякой перемены и переворота, т.к. не знали, куда приведут эти изменения и что принесёт завтрашний день и, не дай Б-г, чтобы не пришли беды на еврейские головы. Вопрос этот обсуждался в каждом еврейском доме, в синагоге, на рынке и везде. Рассказывали, что поп, известный антисемит, сказал: "Ложь это, это только вымысел евреев", и распорядился, чтобы завтра, в воскресенье, били в колокола в христианской церкви и провёл там обычную молитву за здравие единственного правителя России, Польши, Финляндии и т.д.

Два полицейских местечка (стражники) прошлись по улице в субботу вечером и когда услышали новости, пошли в полицейский участок к приставу, но ни о чём его не спросили, ведь как можно посметь задать вопрос об устранении царя? Они молча вернулись домой и при этом заговорили со знакомыми евреями: "Что пишут в газетах?" (хотя в их руках уже была газета и в ней последние известия о событиях в стране). Опрошенные предпочли не разговаривать с ними откровенно и постарались уйти от ответа. В этот вечер нельзя было увидеть ни одного представителя полиции на улице. Они сидели удручённые на своих местах и назавтра, в воскресенье, сняли сами полицейские и также все остальные представители властей знаки власти, которые были на них. Сам пристав тайно выбрался из городка и никто не знал как себя вести.

В воздухе Столина пахло сменой власти и революцией. Появились не евреи, и особенно демобилизованные солдаты, которые открыто обратились к евреям со словами братства и дружбы: "С данного момента все мы равна, нет царя-тирана, все его указы отменены, больше не будут порабощать людей, которые все созданы по одному образу и подобию. С данного момента и навсегда Свобода!"

Прошло 2 дня. Начали убеждаться, что действительно случился поворот в стране и необходимо позаботиться о создании новых учреждений в стране по охране порядка, безопасности и законов. Вначале стали говорить о гражданской милиции для охраны имущества и порядков революционной власти и об определении местной власти так же, как это делалось в других городах. Из Пинска и Рамхоз, центра района, прибыло известие, что глава дворянства, Сергей Папа-Апаносополо, провозглашён главой районной власти и он организует эту новую власть в городе и во всех окрестностях. Каждый день ожидали указаний сверху.

Евреи были в замешательстве, они не знали, как себя вести, считали, что необходима осторожность в государственных делах, но молодые, и особенно те, кто в прошлом принадлежал к социалистическим партиям, не согласились с таким мнением, возражали старикам и видели в них продолжение старой, сверженной власти.

Деятельность в те дни проводилась в спешке и с революционным энтузиазмом.

Памятен третий день первой недели революции, когда три парня Тувая Кохен, Лейбл Гарбуз и с ними христианин, солдат-инвалид, организовали временную милицию для выполнения функций полиции. Поскольку власть свыше отсутствовала они провозгласили создание милиции и призвали мужчин в возрасте 20-40 лет добровольно поступить на временную службу для охраны безопасности и т.д. и в этот же день явилось около 25 добровольцев, которые получили белые повязки нарукавные, как знак; им же были определены соответствующие обязанности.

В первую очередь была организована ночная охрана порядка. Жители были также призваны поочерёдно дежурить по своим улицам, а днём временная милиция проводила дежурство по улицам сама. Вечерами зажигались керосиновые фонари на Рыночной площади и на главных улицах. Люди ожидали новостей, которые они добывали из газет и от людей, прибывающих из вне.

На пятый день в городке распространились слухи, что вечером будет организовано народное волостное собрание. Никто не знал, кто призывал к этому собранию и каковы его цели. Многие евреи и не евреи пришли, ждали немного и собрание действительно состоялось в присутствии свыше ста человек. Открыл собрание председатель руководства "земства", которого считали "черносотенцем". Выступая перед народом, он говорил мягко, как человек заботящийся об общественном благе и о новой власти, которой мы конечно удостоились, и в конце провозгласил циркуляр, поступивший из районного центра. В нём народ призывался (все слои общества) соблюдать спокойствие и порядок, подчиниться новой власти везде согласно указаниям, которые он опубликует и объявил, что до установления представителей новой власти он считает своим долгом взять эту обязанность на себя и заботиться о делах в силу своих возможностей и верит в признание этого общественностью, которая его поддержит.

Многие присутствующие считали, что поскольку оратор получил лично циркуляр от районных властей, то он несомненно уполномочен организовать власть в городе и не возражали против его предложения. После данного собрания деятели временной милиции посчитали свою функцию законченной. Евреи городка были озабочены тем, что ещё не увидели замены временной милиции, однако спустя два дня, было опубликовано на улицах, что районная власть назначает акцизного инспектора Томашевского, известного как человека либерального и приятного главой администрации городка, и страсти улеглись.

Томашевский, который был близок к евреям, организовал администрацию и назначил полицейских, среди которых были и члены временной милиции. По некоторым вопросам он советовался с Кохеном и Гарбузом и по их совету предпринял некоторые шаги на пользу жителей и их безопасности. Каждый случай, который представляли ему евреи, воспринимался с симпатией и пониманием и не евреи почувствовали, что при новой власти не стоит оскорблять кого-то, так как будет наказан. В основном удивляло их то, что евреи выполняют административные функции и приказано им подчиняться. Спустя несколько недель перевёл Томашевский свою администрацию в дом Кастилланца и люди стали осваиваться с новой властью, о которой ранее не могли иметь никакого понятия.

В те же дни получено было указание сверху организовать манифестацию публично в честь революции. Новая власть и разные партии позаботились об этом и демонстрация получилась праздничной и красивой.
Представители свергнутой власти по понятным причинам спрятались, однако немногие из них вместе с горожанами, как евреями, так и не евреями, приняли участие в демонстрации, которая прошла через центр городка со знамёнами и лозунгами. Были слышны многие возгласы в честь этого события и против свергнутого диктаторского режима. Возгласы толпы и знаменосцев, крики радости и презрения смешались и продолжались часами. Лавки были закрыты и все, от мала до велики, заполнили улицы.

В этот день даже сторонники старого режима и также старики поверили действительно в наступление революции в государстве.

А. Ави-Менахем.

Волна еврейских несчастий, причинённых разными войсками, которые прокатились по России и Украине после Первой Мировой войны, не обошла также и Столин. Смена властей и отсутствие устойчивой власти явились причиной того, что солдаты унижали, били и даже уничтожали евреев. Не было Закона и Судей. Памятны армии русского войска, петлюровского, немецкого, балаховцев и другого всякого сброда, который прошёл через местечко в 1919-1920 г.г., пока, наконец, не пришли поляки и не установили свою власть. Городок не знал покоя в течении более полутора лет. Заботясь о жизни и имуществе, организовалась в городке самооборона, в которой участвовало 60-70 евреев с Яковом Костюком (жителем близлежащей Дмбровицы) во главе. Это был человек храбрый, дерзкий, который умел защитить честь еврея и заставить подчиниться. Самооборона обладала оружием и многие её поддерживали, однако с прибытием в Столин петлюровцев это оружие было изъято. Группа русских солдат, которая остановилась в Столине на несколько недель, издевалась над местными евреями и грабила их. Эта группа обратила внимание на дом Ребе и он с семьёй вынуждены были оставить дом и спрятаться в других домах (сам Ребе Исроэльке спрятался на чердаке дома Лейбы-Резника на ул. Пинской). Солдаты искали Ребе, но им не удалось узнать где он. Некоторые из них захватили комнаты в его доме. Дом и двор были оставлены под опекой Ашера Гециля, слуги Ребе, пекаря, Михаил-Аарон, Лебла Яновкера и Цви-печника. Солдатам сказали, что, после того, как Ребе покинул городок, их наняли для охраны дома, и их оставили в покое.

Однажды, в Пятницу, вошли солдаты в комнаты Ребе и разграбили там многое, включая музыкальные инструменты его и его сыновей, и даже его знаменитую скрипку, и большую арфу разбили вдребезги. Комнаты выглядели как после погрома.

В одну зимнюю субботу, когда в городке остановилась группа Красной Армии, случилось характерное событие: крестьяне и крестьянки прибыли на рынок грабить и, как обычно, начали с лавок. Прохожие встретили женщину - не еврейку, выходящую из продуктовой лавки с кувшином мёда. Они поспешили отнять у неё этот кувшин и сразу же начали собираться члены самообороны для охраны имущества. Женщина стала кричать, что евреи бьют её и отняли у неё кувшин. Как будто по заказу, появились солдаты, рассеяли собравшихся и погнались за убегающими, некоторые из которых повернули в сторону дома Ребе. Преследующие вошли за ними в ярости, с оружием в руках и выстрелили в первого попавшегося, в рабби Ошерке, старшего сына Ребе, и попали ему в плечо. Когда увидели, что он упал, посчитали его убитым и продолжили буянить на улице. Когда солдаты удалились, раненый был переведён в больницу. В этот день солдаты искали Ребе и были в ярости, что не нашли его.

И ещё раз, когда стали грабить евреев с помощью солдат, последние попытались поиздеваться над красавицами - дочерьми банщика Хания. Отец встал на защиту своих дочерей так, что тем удалось убежать. Сам он был покалечен.

Многие случаи избиений, ранений, грабежей, изнасилования часто имели место в эти годы. И они остались в памяти жителей Столина надолго.

Цви Печник.

С уходом балаховцев из Столина в 1919 году вошёл 121-й Волынский полк. Это был сброд солдат и по происхождению и по положению. Командиры и офицеры были, или делали вид, что были большевиками, однако солдаты, или, по крайней мере, их значительная часть, были антисемитами, погромщиками и просто разбойниками.

Это было во время смены властей. Одни уходили, другие приходили, и еврейские поселения оказались под кованным грубым каблуком воюющих войск, которые все вместе были врагами евреев, где бы они не находились.

Со стороны Сарны - Волынь наступали петлюровцы. Они прибыли на бронепоезде почти до железнодорожной станции "Горынь" и задержались у разрушенного моста. Было это в Пятницу перед Пуримом. Большевистский полк вынужден был отступить в направлении Давид-Городка. И в день отступления, как по заказу, прибыли гои предместий, начали грабить евреев. Одни отступили, другие ещё не вошли и на субботу Столин остался без власти. Я посчитал необходимым взять инициативу в свои руки и без того, чтобы посоветоваться с членами общины. Я встретился с Лейблом Слепаком (Шляпак) и Иегуда Шкляром и мы решили собрать людей возле городского правления на Волостной площади вместе с христианами, которые хорошо относились к евреям, и организовать гражданскую милицию, чтобы охранять город от безвластия. Но когда мы стали подниматься на улицу Домбровича (ул. Горынская) возле кладбища, по дороге в Правление, выглянула внезапно группа из трёх солдат в незнакомых мундирах - петлюровские разведчики. Их первый вопрос: "Вы большевики?". Мы объяснили, что Волынский полк отступил, и в тот же день нас стали грабить и насиловать. Мы ещё продолжали разговор, как петлюровцы сбросили шинели и убежали. Мы не поняли, в чём дело, но увидели небольшую группу солдат 121-го полка, шагающую из города. Мы убежали, не будучи замеченными, а те приблизились на 50 шагов и вернулись восвояси. Некоторые смельчаки, которые сидели в засаде, стали стрелять в них, чтобы предупредить грабежи. Солдаты ответили огнём, от которого получил ранение и был убит портной Шалом. Собрание, естественно, не состоялось, вместо этого мы выставили караулы по всему Столину для предотвращения всякого несчастья.

В полночь прибыл гонец от близлежащей деревни Белоуша с сообщением, что солдаты предполагают завтра прийти в Столин отомстить за выстрелы. Мы подняли по тревоге всех жителей ночью и, посоветовавшись, решили направить в штаб петлюровцев делегацию в Горынь просить защиты. Члены делегации - Шауль Зерхович (Зарахович), Эфраим Глоуберман и учитель школы "Тарбут", знавший украинский язык, были приняты хорошо. Делегация рассказала, что полк большевиков №121, который отступил, бесчинствовал в Столине и они просят, чтобы украинцы вошли в город и защитили его жителей.

Один из офицеров ответил, что пока войти в Столин они не могут, но что ежедневно будет послана небольшая разведгруппа, чтобы попугать большевиков, чтобы они не вернулись в город. И он просил, чтобы жители принимали солдат дружелюбно. Между прочим, он спросил, не вывели ли большевики на расстрел трёх еврейских парней, которых встретила группа разведчиков раньше. Если эти парни ещё живы, он просил, чтобы они явились к нему в тот момент, когда они войдут в Столин.

И так было. Неделю посещали город маленькие разведгруппы, а в Пятницу вошли украинские солдаты в Столин и расположились в нём. Командир сделал себе резиденцию в центре города, в доме Авраама Моше Пляснюка.

В субботу утром я предстал перед командиром, примерно 25-м молодым украинцем. Я попросил у него разрешения организовать еврейскую гражданскую милицию, которая установит связь между населением и военной властью, и которая будет охранять порядок в городе. Он согласился. Во главе милиции был поставлен Яков Костюк, храбрец, и в течении 3-4 недель жизнь была упорядочена и никакие волнения не происходили.

Но покой этот длился недолго. Среди высших офицеров и в солдатских рядах стали роптать из-за идилии, установившейся между командиром и евреями. Однажды командир оставил дом Пляснюка и это было плохим знаком. Солдаты стали грабить,- явный знак предстоящих насилий. Глава милиции, Яков Костюк, и его друг Софер, которые направились к новому командиру просить послать солдат, чтобы успокоить волнение, были избиты и закованы в цепи. После предъявления им обвинений они были отправлены в Сарны в штабное командование. Им повезло, так как встретились в Сарнах с офицерами 1-го гарнизона Столина, а те отстояли их перед высшим командованием и освободили их от смертельной опасности.

Балаховцы, петлюровцы, белые, красные и коричневые, где же эта наковальня, на которую мы были возложены? И где он молот, который бил нас, чтобы уничтожить?
Наше счастье, что мы удостоились своей наковальни и своего молота, чтобы воспротивиться им и укрепить нашу самостоятельность.

Яков Глоуберман

Столин знал много случаев перемены власти после Первой Мировой войны, однако с тех пор как установилась польская власть в 1920 году на территории Брест - Пинск, не знали евреи этого местечка потрясений на этой почве до Второй Мировой войны.

В воскресенье, 17 сентября 1939 года, после обеда распространились слухи, что русская армия пересекла русско-польскую границу и передвигается по польской территории почти без сопротивления со стороны польской армии, отступающей со своих позиций. Это вызвало удивление многих, но известие распространилось и были такие, которые предсказали вступление Красной Армии в Столин и захват всех окрестностей. В это время находились здесь сотни беженцев, которые бежали от германского оккупанта и нашли убежище в Столине. Когда им стало известно о приближении русской армии и о вступлении немцев в Дрогичин, который в окрестностях Пинска, они подготовились к переходу русской границы, поскольку их преследовал страх перед нацистами. Слухи о приходе русских в Столин их воодушевили.

Началась паника среди поляков, и представители властей не знали, как себя вести. Среди евреев местечка были люди, которые предложили организовать гражданскую оборону (милицию) и польская полиция раздала оружие этим охранникам. Ожидалось изменение властей. В газетах появились противоречивые известия и людская фантазия их увеличила.

После 18 сентября 1939 года распространился слух, что Мировая война вспыхнула и Америка к ней присоединилась. Появились признаки ухода польских властей, и безопасность уменьшилась. И вот, во вторник 19 сентября, утром, польский гарнизон покинул местечко, а власть продолжала распадаться, безответственные люди среди русского населения использовали этот удобный момент и начали грабить товары с государственных складов (табак и др.) и грабёж этот всё увеличивался. Польские полицейские попытались воспротивиться, и некоторые были арестованы (Пихутин и Резанович).

Всё подтверждало предположение. Из Плотницы передали, что в этот вторник прибыл русский разведчик, офицер Красной Армии в обычной одежде и объявил в открытую: "Красная Армия приближается, и она прибыла освободить этот район от польского ига." Евреи не знали, радоваться ли им или огорчаться, и предпочли не реагировать, но среди молодёжи чувствовалось возбуждение по поводу изменения власти из-за симпатии к русской власти. В этот же день начали покидать городок жители, в основном поляки. В среду, 20 сентября, приступили к организации местной власти в Столине на переходный период, состоящей из нееврев и евреев. Простой народ видел себя причастным в первую очередь к участию в городских властях. И они ввели во власть из бундовцев Шахная Левина (который был известен как коммунист), Лейбла Молочника, Гедалью Мильмана, Давида - Хаима Френкеля и других. От неевреев были направлены в это учреждение Шелест, Пихутин и другие, которые установили власть над городом.

Дни между Рош-а-Шана и Йом-Кипур были днями страха и ожидания. В жизни господствовала растерянность до момента прибытия первых русских солдат в город, и Столин стал опять русским городом, но ненадолго.

Моше Блохоски.

Сентябрь 1939 года. Польша оккупирована в молниеносной войне. Тысячи и десятки тысяч евреев как будто почувствовали нутром ожидавшую их опасность и пытались в панике бежать во все стороны. Самолёты противника гнались за беглецами и со злостью забросали их огнём и разрухой. В эти дни количество погибших в бегстве превосходило погибших в войне. Дома страх оккупации и нацистской власти, а по дорогам ужас и смерть. Облегчение и спасение находили евреи на территории Польши, которая была присоединена к СССР. Согласно договору Рибентропа - Молотова их обошли их кошмары, но, к несчастью, ненадолго. В первые дни присоединения росло замешательство по поводу дружественного договора между двумя заклятыми врагами и понемногу пришло приспосабливание и тут и там, в новом образе жизни. Круги сионистские и бундовские были отброшены в сторону, и НКВД распространила свою власть над городом. Согласно линии поведения еврейской секции (евсекции) школу "Тарбут" превратили в школу на идиш, сначала под руководством старых учителей, которые быстро были отвергнуты и заменены верными воспитателями. Товары, которые были в лавках и складах, были частично спрятаны и частично распроданы без возможности возобновления запасов. Торговля приостановилась, и уровень жизни начал падать. Произошла смена всех. Богачи и предводители были опрокинуты и другие захватили их место.

Для очистки населения от реакционеров и, быть может, просто по доносам начали копаться в делах представителей прошлого и разузнавать характер их деятельности. Также как в других общинах, искали и находили враждебные для общества элементы, то по причине их места в обществе, то по причине их политических взглядов, а может быть, просто для того, чтобы слушали и боялись. И решили их административную эвакуацию. Первыми жертвами стали представители БУНДа, которых подозревали в троцкизме: Гедалья Мильман, Ёсель Перель, Нудельман, Давид Френкель.

Так проходило изгнание: в 2 часа ночи в дверь стучат представители НКВД - "Именем закона, откройте". Жители уже знали значение этого ночью, и тревога охватывала членов семьи - услышать короткую и стремительную команду: "В течении 2-х часов, чтобы не случилось, без всяких вопросов взять сумку и до наступления рассвета покинуть город". "Куда? - не спрашивай, не исследуй".

Были случаи, что изгонялся только глава семьи, и с течением времени давалось право членам семьи присоединиться к изгнаннику, который к тому времени уже добрался в далёкую Сибирь, и поселился там. В большинстве случаев изгонялась вся семья, глубокой ночью, как выходцы из Египта. Но без возможности взять с собой "серебряную и золотую посуду" и без "столба огня ночью, который показывал им дорогу". За троцкистами пришла очередь сионистов и буржуазии, и также просто евреев. И в течении короткого времени были высланы семьи Тухман, Дурчин, Глинский, Люба Белогусская и её дети, учитель Русман, Беркман, Каган, Рубинштейн и другие.

Каждое изгнание - это ночь тревог для семьи, которую изгоняют, ночь страха для всего Столина. "Путешествие кочевников" с Полесья вглубь Сибири, поселение на новое место, невзгоды абсорбции и муки до момента когда сумели освободиться после войны в связи с польской репатриацией. Это глава сама по себе. Это был период беды для евреев, но из неё удалось спастись. И если бы не было этих изгнанников и немногих, которых сослали в Россию, тогда бы почти не остался бы никто из еврейской общины в диаспоре. Милость большую оказала судьба этим остаткам евреев, которые были рассеяны в далёких глубинах России и сохранила им жизнь.

Е. Авиталь.

Мой дорогой Либэлэ, Мойшалэ и Гэршалэ.

Вчера я послал Вам два привета в письмах Абраши, которые он оставил в руках верных людей. Я надеюсь, что, если с Б-жьей помощью Вы останетесь в живых, письма эти попадут в Ваши руки.

А сейчас, мои дорогие, я чувствую необходимость распрощаться с Вами навсегда. И желаю Вам всего самого лучшего в жизни. Пусть светит Вам добрая Судьба, больше, чем светила Судьба мне и всем евреям Столина. Не может человеческое перо описать Вам страдания и переживания каждого из нас. И всё, что происходит с ним, когда он каждую минуту ждет смерти. Но так уже распорядилась наша Судьба и это изменить нельзя, мои дорогие и любимые. Обязательно живите все вместе.

Я обращаюсь к тебе, Либэлэ, и прошу тебя, чтобы ты сделала всё и постаралась приложить все усилия - жить с детьми, пока они не станут взрослыми и не смогут постоять за себя.

Мойшалэ, возлагаю на тебя обязанность меня заменить в жизни семьи. Живи в мире с Машэле, Гершэле и с мамой. И, если только будет у Вас возможность, постарайтесь добраться к Бэцальэлю и к Фане в Израиль.
Всё, что я спрятал, драгоценности и одежду, записано у Абраши. И, если Вы это найдёте, воспользуётесь этим в своё удовольствие. Осталось много достаточно дорогого имущества, чтобы оно попало в руки врагов. Но это меня в данный момент не интересует.

Нет мне возможности быть многословным, так как сердце моё очень болит, и я оставляю Вам мой снимок на память. И, если посчастливится мне, оставлю Вам все мои снимки.

Будьте все здоровы, живите в доброте и счастье. Такова наша Судьба и её никак не изменить.

Машэле, будь преданной дочерью. Я верю и надеюсь, что будешь жить в согласии с мамой всегда, и будешь прислушиваться к её советам. Знай, что нет много матерей, как мама твоя. Ведь ты - человек ответственный, будь примером, не упрямься (устрани упрямство из своего сердца), чтобы тебе было лучше в жизни.

И, наконец, я обращаюсь к тебе, Гершалэ, сын мой, ведь ты всегда был предан каждому душой и телом. Будь же таким и в будущем.

Я целую всех Вас издалека в последний день моей жизни.

Будьте счастливы и живите в добре.

Ваш Шломо. Четверг, 03 часа ночи, 10.09.1942 г.

(Из письма Шломо Белогусского, которое было передано в руки его сына в 1945г.)